Анатолий Королев - Страж западни [Повесть]

Их глаза встретились.

Словно невзначай, Муравьев прошел рукой вдоль расстегнутого полувоенного кителя в карман, встретил пальцами успокаивающий холодок боевой рукоятки, и вот здесь-то край правого рукава и скользнул по шляпке гвоздя, вылезшего на добрую четверть вершка из ножки расшатанного стола.

Муравьев небрежно бросил на центр голого стола портсигар, инкрустированный двухглавым царским орлом (тоже одна из любимых игрушек) — курите! Он мысленно проаплодировал даже этой маленькой хитрости, выгадывая те доли секунды, которые понадобятся большевикам, чтобы побросать папироски, прежде чем схватиться за оружие. Он по-прежнему не замечал, что секунды побежали с другой скоростью — гораздо медленнее, чем прежде…

…Конь почувствовал под ногами речное дно и стал, фыркая, выходить из воды на пологий песчаный плес. Затем встряхнул сырой гривой, хвостом, разбрызгивая холодные капли, и втянул чуткими ноздрями воздух. Дорога вывела к дому, он не ошибся. Пахло родной конюшней, где рядом в стойле стоял бык с обломанным рогом. Всхрапнув, Караул стал подниматься к заветной тропке, которая вела мимо баньки и огородов к дому. В баньке был установлен пулемет, и его рыло смотрело сейчас на горящее в темноте окно. Увидев идущую к баньке белую оседланную лошадь, пулеметчик вспомогательной роты 36-го пехотного полка Куприян Капитонов вытаращил глаза от удивления, но насчет лошадей и прочего домашнего скота никаких указаний не было, и он растерялся.

Муравьев закурил от керосиновой лампы, французская папироска вспыхнула веселым огоньком, штабс-капитан глубоко затянулся; рядовой Зыков, поставленный в засаду, прокрался через грядки укропа поближе к сарайчику, крытому соломой и дерном, и спящий на насесте петух вздрогнул от ясного скрипа яловых сапог; Фитька, дремавший под навесом, тоже встрепенулся от подозрительного шороха; старый бык переступил ногами.

Унтер-офицер Пятенко, несмотря на строгий запрет штабс-капитана, не стал слишком далеко отгонять коляску от ворот окруженного дома. Заметив ее в конце спуска, Лиловый насторожился и, вернувшись на угол Монастырской улицы, долго стоял в полумраке палисадника, слушая лживую тишину августовской ночи, плеск воды у берега, ровный стрекот цикад. Стайка нетопырей вылетела из монастырских чердаков и принялась носиться в холодных потоках луны. Только когда мимо прошел сначала один человек, а за ним и второй и оба по очереди зашли в дом — скрипнула калитка, затем крыльцо, хлопнула дверь, — только тогда Лиловый вышел из укрытия и решился зайти во двор, на свет керосиновой лампы за оконным стеклом, вокруг которого клубился пар мошкары. Рядовой Зыков, пробравшись к сарайчику, присел на корточки, прислонившись спиной к двери и положив винтовку на колени, — ему захотелось курнуть. Жирный кукушонок, еще с начала лета поселившийся в дупле турецкой вишни с узкой горловиной, из-за которой он так и не смог выбраться на свободу, проснулся в своей темнице. А разбудил его рядовой Жучков, который шумно отломил тонкую веточку вишни — поковырять в зубах, он уже истомился в засаде. Услышав хруст, кукушонок подал с испуга голос и разбудил птицу славку, которая, вылетев из-под стрехи, принялась носиться в темном воздухе над вишнями.

Зыков заметил, что по двору к крыльцу прошел еще один человек, кажется, четвертый или пятый.

У крыльца Лиловый неожиданно споткнулся и задел сапогом дождевую бочку, на дне которой нежилась в лужице грудастая жаба. Его мучили дурные предчувствия. Получив недавно срочный приказ от связного немедленно явиться на заседание штаба и пароль, он было рискнул позвонить из аптеки штабс-капитану, но проклятый аптекарь не отходил от него ни на шаг, и Лиловый, ничего не ответив на вопрос дежурного телефониста, положил трубку. Он боялся идти на заседание, но понимал, что идти должен, иначе Муравьев снимет голову.

От удара сапогом в бочку жаба очнулась от дремы и чуть не расквакалась. Фитька давно сидел с открытыми глазами, чутко слушая враждебную тишину, в которой то и дело раздавались таинственные шорохи. Светлячок перелетел с одного листа лопуха на другой и вновь пустился вверх по рыхлой и пыльной круче.

— Это наш гость, — представил тем временем Круминь Муравьева вошедшим друг за другом Черткову и Станкевичу. Они насторожились, увидев человека офицерской наружности в полувоенном буржуйском кителе, — тоже подпольщик.

— Немезидов, — в очередной раз представился штабс-капитан Муравьев, любитель параллелей, и кисло усмехнулся. Эти варвары, считал он, конечно же, не могли разгадать сей нехитрый намек вымышленной на ходу фамилии на ту силу неотвратимого возмездия, с какой поражает Немезида, богиня кары. Он почувствовал себя последней твердыней духа в море хаоса.

Круминь был благодарен Соловьеву за проявленную предосторожность при передаче почтовой депеши и мучился от того, что, кроме него, никто не сможет прочесть шифровку — значит, в предстоящей схватке он должен уцелеть. Уцелеть сам и сохранить боевых товарищей, всех, кроме одного… Он с нетерпением ждал Лобова-Лилового.

Караул, направляясь знакомой тропкой к дому, где горел свет в распахнутом окне, услышал со стороны баньки знакомое по боям звяканье пулеметной ленты. Звякнуло один раз, второй… конь остановился, чутко прядая ушами.

Последним в комнату вошел Лиловый.

Круминю важно было перехватить инициативу, и он поспешно обратился к нему:

— Садись, Василий, на мое место. А я поближе к лампе.

И нарочито шумно, с деланной неуклюжестью, стал пересаживаться ближе к двери.

Увидев в комнате арестованного еще позавчера Учителя и штабс-капитана, Лиловый опешил. Круминь принялся с самым равнодушным видом подкручивать фитиль в лампе. Сердце его билось сильными толчками. Только Чертков заметил, что лицо Лилового-Лобова дернулось в перепуге, и он заподозрил неладное.

«Садись и молчи!» — взглядом приказал Муравьев агенту.

Пулеметчик Куприян Капитонов толкнул локтем ефрейтора Аврина, кивая на белого коня в двух шагах, где был установлен пулемет: сами они лежали на полу — ногами в предбаннике, головой к «льюису». Ефрейтор пожал плечами: шугануть дурного коня сейчас, пока еще нет сигнала к атаке, было нельзя.

Караул, почуяв людей и металл, тихо заржал и прибавил шаг, направляясь прямо к окну, откуда он иногда получал от хозяина хлебную краюшку, если тот бывал в хорошем настроении.

Лиловый машинально сел на место комиссара, его прошиб такой ужас, что спина коломянковой рубахи потемнела от пота.

— Кажется, все в сборе, товарищи. Можно начинать.

— Пора уж, — протянул Муравьев, ни к кому не обращаясь. Ему уже стала надоедать вся эта пошлая оперетка. Он демонстративно достал из кармана круглые часы-луковицу, нажал плоскую кнопку, пружинка вытолкнула крышку из гнезда и показала перламутровый циферблат: до начала операции оставалось девять минут.