Борис Медовой - Тайна

— Ну что же… Один объект вы сработали. И неплохо вроде сработали. Низкий поклон всем, кто трудился. По теперь, не сбавляя темпов, надо переходить на другие объекты. До середины ноября не худо бы, братцы, поставить коробки детского сада, Дома быта, библиотеки и музыкальной школы. А если к сентябрю подоспеет оборудование котельной и водопровода, то надо бы до зимы заложить фундаменты теплоцентрали и башни. Это позволило бы нам весной построить и больницу, и школу, и гостиницу, и баню… Так что, дорогие мои, музыка музыкой, торжество торжеством, а я даже сегодня говорю: за работу, друзья!

Шаракшанэ преподнес Юрию тэрлик — бурятский национальный халат, гутулы — сапоги с орнаментом и шапку. Каштан немедленно облачился в это одеяние, чем вызвал одобрительный смех у собравшихся. Он сказал, обращаясь к аудитории:

— Ну а теперь, чтобы стать истинным чипдалейцем, мне осталось изучить бурятский язык. Думаю, за этим дело не станет.

Каштан поймал вдруг взгляд Оюны. Она смотрела на него исподлобья. Не улыбалась. Не аплодировала.

Очень бы хотел понять Юрий эту девчонку: о чем она думает, какое у нее настроение, что она хочет?

Был теплый лучистый августовский день.

По чисто вымытому синему небу тихо плыли многоэтажные и крупногабаритные облака.

На Оюне была голубая рубашка с погончиками и короткая джинсовая юбка. Она сидела на корме и веслом направляла лодку по известному ей курсу.

Юрий греб легко и мощно. Суденышко стремительно разрезало сверкающую на солнце водную гладь.

Каштан смотрел на Оюну и размышлял: что же заставило гордую и своенравную девушку поступиться местными правилами и отправиться с ним вдвоем в плавание?

Утром Оюна подошла к нему и спросила, когда же наконец он побывает на горе Алханай.

— А может, даже и сегодня, — ответил Юрий, — нынче у меня свободный день. Погода отличная, так что я, пожалуй, через часок и отправлюсь. Вот только чай попью.

— И у меня выходной. Хотите, буду вашим гидом? Покажу и дацан и окрестности.

— А как же…

— Теперь вы уже не мой пациент, а просто знакомый, который может стать моим спутником во время экскурсии. Если, конечно, захочет.

— Захочет.

— Вот и хорошо. А то мне показалось, что вы трусите.

— Трусить-то, конечно, трушу. Но пойду с удовольствием.

И вот они вдвоем на лодке посреди озера.

Чипдалей уплывал все дальше и дальше. И вскоре можно было только различить силуэт Дома молодежи, алюминиевый конус которого весело сверкал на солнце.

Каштану стало жарко. Он оставил весла, скинул рубашку. Оюна улыбнулась:

— Какой, однако, устойчивый рефлекс! Стоило вам взглянуть на меня, как сразу сбросили рубашку и приготовились к массажу.

— Ты недовольна? Мне одеться?

— Нет, нет, оставайтесь раздетым. У вас красивый торс.

— Ты это только сейчас заметила?

— Конечно. Смеет ли замороченная процедурами сестра обращать внимание на формы тела пациента. Да и вообще, на его достоинства. Это мешало бы работе, не говоря о том, что такие вещи предосудительны.

— В таком случае, Оюна, я ужасно рад, что мы с тобой теперь не пациент и медсестра.

— Я тоже, Юра.

До Каштана не сразу дошло, что Оюна впервые назвала его по имени, настолько естественно и просто это получилось у нее.

Он перестал грести, взглянул на нее и понял, что это не обмолвка. Она с легкой улыбкой ожидала его реплики. Каштан весело произнес:

— Наконец-то! Долго же пришлось ждать, пока начнешь так называть меня! У тебя очень славно это получается, девочка.

— Осторожно, Юра! Как только вы называете меня девочкой, мне сразу хочется броситься вам на шею… А если я это проделаю, то бултыхнемся в воду.

— Вот уж чудеса! Что особенного в слове «девочка»?

— Сама не знаю. Но стоит вам его произнести, я едва удерживаюсь от глупостей. Так что будьте осторожны, ахай!

Приближался берег. Гора Алханай напоминала утюг, острие которого обращено к озеру. Густая трава и кустарники придавали Алханаю сиренево-голубую окраску. От подножия к вершине вилась тропинка.

Но когда лодка пристала к берегу, Оюна не сразу повела Каштана на гору.

— Сначала покажу вам источник, — сказала она.

Прошли шагов триста вдоль подножия Алханая.

Здесь из-под горы бил родник. В каменной ложбинке Юрий увидел воду удивительной чистоты и прозрачности.

Оюна опустилась на колени, наклонилась к воде и приникла к ней губами. Она пила с наслаждением. Потом, словно исполняя некий ритуал, набрала воду в ладони и смочила лицо. Поднялась и вопросительно посмотрела на Каштана. Юрий последовал ее примеру. Вода была студеной, необыкновенно приятной на вкус. Он тоже смочил лицо и встал. Оюна достала белоснежный платок и молча стала вытирать ему лоб, щеки, подбородок. Столько было тепла и преданности в ее взоре, что он взял ее руку и поцеловал. В глазах девушки мелькнули искорки радости. Глухим от волнения голосом она сказала:

— Ну вот, теперь мы имеем право подняться наверх.

Нагретый солнцем, покрытый травами, цветами, кустарниками склон горы источал благоухание. Настой мятных, медовых, пряных ароматов был так густ, что слегка кружилась голова.

Верещали тысячи кузнечиков, и казалось, что этот неумолчный сверлящий звон и стрекот издает сама гора.

Оюна присела около ярко-красного цветка с загнутыми лепестками.

— Саранка, — сказала она. — В старину эти цветы называли царскими кудрями…

А затем с серьезным видом обратилась к саранке:

— Извини, дорогая, но придется принести тебя в жертву. Сама знаешь, так принято.

Оюна извлекла цветок из земли вместе с корневой луковицей. Отделила луковицу, очистила ее и разломила на две половинки. Одну дольку протянула Юрию. Он спросил:

— А что мне надлежит с ней делать?

— Съесть.

Он покорно положил в рот половинку луковицы и разжевал. Не так уж это было вкусно, но, во всяком случае, съедобно.

Оюна с серьезным видом съела свою половинку.

— И что же теперь с нами будет? — спросил Каштан.

— Боитесь?

— Теряюсь в догадках.

— Вот пусть пока и останется для вас это тайной.

Они пошли дальше и вскоре поднялись на вершину Алханая.

Юрий увидел дремавшее в безмолвии полуразрушенное, почерневшее от времени строение. Это и был дацан. Уцелела часть крыши с характерными для буддийских храмов изогнутыми вверх углами, три стены и узорчатый вход. Сейчас трудно было представить, что когда-то давно здесь совершались богослужения, обрядовые спектакли, гремели голоса и звуки труб…

Они молча стояли перед дацаном. Каштан думал о своеобразной архитектуре храма. Оюна — о своих предках, живших с давних времен в этом краю.

Они спустились по другому, более пологому склону. С наслаждением вдыхали ароматы цветущей степи.