Виктор Киселев - Золотой водопад

Подобрав с берега Кулакд-Могилу, которому на этот раз не было удачи, беглецы выгребли на середину реки и целиком положились на волю быстрого течения: за ночь нужно удрать как можно дальше. Высадка намечалась на утро.

Удачно угнанная у подвыпивших рыбаков лодка оказалась сущим кладом. В кормовом садке утром Митька обнаружил живую рыбу — часть улова злополучных рыбаков. Хариусы и ленки — что может быть аппетитнее для отвыкших от свеженины людей! Помешивая деревянной ложкой уху, норовисто булькающую в полуведерном котелке, Митька восторженно поглядывал на новую дробовку, к его счастью, вместе с запасом пороха и дроби оказавшуюся в лодке. Рядом лежали топоры, мелкоячеистый бредень, продольники и крючки — неожиданные трофеи удачливого добытчика.

Было стыдно за первое воровство. Совесть искала оправдания. «Ладно, не обеднеют, — успокаивал себя Митька, — зато теперь можно подаваться в Саяны. Будет и харч и пушнина».

Так и решили. С ружьями, рыбачьими принадлежностями можно прожить безбедно. Недовольствовал только один Ромка.

— Без коня цыган кругом сирота, — безнадежно повторял он, когда поклажа распределялась между носильщиками…

Тайга встретила путников напряженной тишиной. И в тишине этой чувствовалось что-то зловещее, настораживающее слух и внимание.

С каждым шагом лес густел. Медностволые мачтовые сосны сменились низкорослым ельником. Вечнозеленые деревца широко раскинули ветви, растущие от самой земли, и они, переплетаясь между собой, поставили на пути колючий хвойный заслон, словно предупреждая, что дальше хода нет. Прорубать просеку топорами бесполезно, и Митька повел группу вдоль ельника в надежде отыскать свежую звериную тропу. Вскоре путники забрели в такую чащу, что или возвращайся назад, или пускай в дело топоры. Решились на последнее. Поочередно идущий впереди расчищал дорогу взмахами топора. Словно врубаясь во вражеское войско, размахивая острой секирой, шел по тайге Кулак-Могила. К его ногам жалобно клонили головы дрожащие осинки, пружиня ветвями, отскакивали подростки-березки, щетинился и нехотя отступал колючий ельник. Расчетливо, не делая лишних движений, прорубал узкую просеку Митька. Следуя за ним по зеленому коридору, его спутники раздвигали плечами кустарник и, хотя идти было трудно, продвигались вперед быстро, едва поспевая за ведущим. Пробовал сменить таежника Ромка, но быстро выдохся. А когда зацепил топором по ноге, повернул обратно, признав себя побежденным в неравном поединке с непроходимой чащобой. Скок перехватил у него топор и отчаянно набросился на зеленую преграду. Ельник, отступая, раздался в стороны, пышный кустарник опустился ниже пояса и не препятствовал движению вперед. Обрадованный Скок ускорил шаг, увлекая за собой остальных. Не успел Митька умерить его прыть, как незадачливый проводник на глазах у всех исчез в зеленой купели, затем послышался плеск воды и проклятия. Митька раздвинул кустарник, и беглецы увидели растерявшегося приятеля: он барахтался в студеном роднике. Скрытый в кустарнике, развесившем над ним с обоих берегов густые ветви, родник струился, невидимый для человеческого глаза. К счастью для Скока, берега оказались некрутыми, а ключ неглубоким. Митька подал ружье прикладом вперед и вытянул Скока на сушу.

Отряхиваясь от воды, как это делают после купания собаки, Скок бранился отборными словами, собранными во всех тюрьмах России.

— Где топор? — спросил Кулак-Могила.

Только тут Скок спохватился, что топора в руках нет.

— Лезь, гад, в воду, ищи, не то прибью, — мрачно проговорил Кулак-Могила.

Высоко засучив изодранные в лохмотья штаны, сбросив мокрую рубаху, Скок одной ногой сунулся в воду. Прикоснувшись к ледяной поверхности родника, он быстро отдернул ногу, словно его укусила гадюка.

Оглянувшись и видя в глазах Кулака-Могилы все ту же мрачную настойчивость и решимость привести свою угрозу в действие, Скок сунулся в воду сразу обеими ногами.

— Голый, что святой, беды не боится, — решительно сказал Скок и побрел по ручью.

Раздвигая обеими ногами кусты, сплошь нависшие над родником и затенившие его поверхность, отчего прозрачная вода казалась темной, Скок сделал несколько шагов вперед, вглядываясь в камни и коряги, усеявшие песчаное дно. Топора нигде не было.

— Вылазь, несчастный, — крикнул ему Кулак-Могила. — Здесь твоя пропажа, — он показал на топорище, торчащее из мха.

Медленно, с трудом выбрался Скок на сухое место. Мелкая беспрестанная дрожь трясла все тело. Руки, натягивающие рубаху, ходили ходуном, рот не закрывался, обнажая лязгающие зубы.

— Привал, — распорядился Митька, выбирая место для костра.

Примостив голову на вещевой мешок, Скок повалился в густую траву ногами к костру. Озноб не проходил: двойное купание — невольное и принудительное — не обошлось даром.

«Лихорадка», — решил Митька, видя согнувшуюся фигуру Скока, его пожелтевшее, словно осенний лист, лицо, конвульсивные движения тела. И снова Митька принялся за врачевание. От Шестопалихи молодой таежник знал в лесу каждую травинку, цветок и листочек. Разминая пальцами резные листья земляники, Митька вдыхал аромат, исходивший от них. Густые капли мутноватого сока, бережно собранные в кружку и заваренные кипятком, Митька с трудом выпоил больному. Скок уснул.

В густом лесу солнце видно только тогда, когда оно поднимается над головой. Вертикальные лучи его скользнули по шершавой еловой коре, развесили золотые искорки в хвое, протянули сверкающие нити-паутинки между ветвями.

Костер горел бездымно, и только накаленный воздух повис дрожащим маревым облачком над трепещущими клиньями огня. Ухи, сваренной из оставшейся рыбы, хватило на всех. Скок хлебнул несколько ложек отвара и повернулся на другой бок. Поведя глазами в сторону Скока, Кулак-Могила как бы безмолвно спросил: «Что с ним делать?» — и выразительно провел ребром ладони себе по шее. Митька отрицательно замотал головой. Кулак-Могила досадливо плюнул под ноги.

— Слушай, батя, — заговорил Митька. — Скоку на ноги не подняться. Сделаем носилки и понесем до первого зимовья. Дальше будет видно…

Сколько проклятий и неразборчивых ругательств Кулака-Могилы и Ромки пришлось выслушать Скоку за два длинных дня, знает он один. Плавное покачивание на носилках убаюкивало ослабевшее тело больного, смешивало сон с явью, притупляло сознание и боль, Только резкие толчки, когда усталые носильщики запинались за корни деревьев или проваливались в болотную жижу, выводили Скока из забытья. Просветление приходило на несколько минут — и снова беспокойный сон. Не слышал почему-то он только голоса Митьки. А Митька чаще других брался за носилки, вне очереди подменял обессилевшего Ромку, шел впереди по заросшей охотничьей тропе, молчаливый, сосредоточенный, чувствуя близость заброшенного зимовья.