Иван Головченко - Черная тропа. Повести и рассказы

- Будет исполнено, - мягко, по-штатски, отозвался Бутенко.

Коротким движением руки полковник дал понять, что разговор еще не окончен.

- Сегодня вы, по сути, свободны. Постарайтесь хорошенько отдохнуть. С полуночи до утра, весь следующий день и еще одну ночь вам вряд ли придется отдыхать.

- Не впервые, товарищ полковник, - весело проговорил Бутенко.

Алексей Петрович посмотрел на майора, который вы глядел простоватым, компанейским парнем, вышел из-за стола, прошел до двери, вернулся и остановился перед Бутенко.

- Вчера я посетил капитана Петрова. И, сидя в его палате, вспомнил золотые слова Феликса Эдмундовича Дзержинского: «Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК». Ну, а Петров - настоящий чекист. Скромный, честный, чуткий и отзывчивый человек. Знаете, о чем он меня просил? Чтобы я побеспокоился о старике-пенсионере, в доме которого на Крутой хранится шпионский радиопередатчик. Старик не виновен: он сам не ведает, кого приютил. Скрывая следы, бандиты могут убить и старика. Об этом и беспокоится наш Петров. Я обещал, что не забуду о Сергее Никитиче Матюшко. Уже договорился, что старику дадут путевку в дом отдыха. Позаботьтесь, майор, пусть собесовцы сегодня же отправят старика на отдых. Дом он пусть закроют на все замки, а присматривать попросит соседей.

- Будет исполнено, - сказал Бутенко.

В двенадцать часов дня полковнику принесли в кабинет целую кипу почты. Заметив конверт со штампом «Сочи», Павленко вскрыл его первым. На стекло письменного стола выпала обернутая тонкой бумагой фотокарточка. Он присмотрелся пристальней. Это была обычная «пятиминутка», видимо извлеченная из архива личных дел.

Препроводительная записка сообщала, что Елена Семеновна Вакульчук действительно работала в конторе сочинской автобазы в качестве секретаря-машинистки с января по июнь 1950 года и была уволена за безответственное отношение к хранению автобусных билетов.

Павленко сверил фотографии. Сомнения быть не могло: Вакуленко и Вакульчук - одно и то же лицо.

«Хитрая бестия! - невольно подумал Павленко.- Ведь главное-то совсем не в билетах, а в похищенных бланках. Вот откуда отзыв о безупречной работе шофера Морева…» И еще Алексей Петрович подумал о том, что с 1950 года эта «парочка», находясь на территории Советского Союза, конечно, успела завязать связи и подготовить укромное место, чтобы вовремя исчезнуть.

Единственная ли явка всей тройки на квартире Вакуленко? Ясно, что ни одного из них нельзя было упускать из виду ни на час. В этом отношении Павленко своевременно принял надежные меры. Все же очень важно при первой возможности узнать, насколько противник успел обеспечить свой тайный тыл.

Из-за массивной, обитой черным ледерином двери послышался шум, возгласы. Павленко удивленно поднял глаза. На пороге появился дежурный; он старался отстранить, сдержать кого-то спиной и начал было докладывать, что на прием просится молодая гражданка, но доложить не успел: ловко поднырнув под его рукой, в кабинет вбежала Лиза. В руках она держала книгу в алом, поблекшем сафьяновом переплете.

- Алексей Петрович! - воскликнула она в отчаянии. - Это важно… Очень важно. Я не могу ждать ни одной минуты!…

Павленко кивнул дежурному, тот вышел и закрыл дверь. Тяжело дыша, Лиза стояла посреди кабинета, хрупкая, стройная и очень бледная.

Полковник приветливо улыбнулся.

- Бедная Лиза!… Значит, дежурный не пускал? Бесчувственный человек… Ну, проходи, Лизонька, садись. Как тебе отдыхалось у тетушки?

В следующую минуту он понял, что Лизе не до шуток и не до разговора об отдыхе. Медленно, как-то несмело она подошла к столу и подала ему книгу. Бледное лицо девушки передернулось, губы болезненно скривились.

- Дура я… Какая же я дура! Ну почему я не заглянула в эту книгу сразу, когда он поставил ее на этажерку! Я совсем недавно ее читала и подумала, что для меня там нет ничего нового… - Она громко всхлипнула и почти упала на стул. - А потом… когда это случилось… Когда Федор был убит, я, не раскрывая, спрятала книгу как память о нем. А в книге… было письмо… Значит, он не случайно просил, чтобы я снова прочитала роман. Да, он сказал: «Ты кое-что поймешь…»

Алексей Петрович поднял обложку и взял конверт, уже разорванный наискось. В конверте лежали исписанные мелким, но четким почерком два тетрадочных листа бумаги. Павленко развернул их и стал читать:

«Дорогая Лиза! Моя первая и последняя любовь! Когда ты прочтешь это письмо, ты не только не захочешь, но и не сможешь меня видеть. Я сам иду с повинной в органы госбезопасности. Единственное, что хочется тебе сказать: я не преступник. Да, никаких преступлений против Родины я не совершал. И тем не менее вина моя перед Родиной очень велика. Тяжко сознавать, что в решительные минуты я проявил подлую трусость. Впрочем, сознание своей тяжкой вины не покидало меня ни на час в течение целого ряда лет. Казалось бы, со временем все забывается, но у меня с течением лет это сознание вины все более обострялось,

Я повинен в том, что уже давно живу под чужой, вымышленной фамилией. Настоящую свою фамилию я скрыл. Можешь мне поверить, я сделал это не для черных дел, а только из трусости, желая скрыть ошибки молодости, допущенные мной еще несознательно и в силу сложившихся обстоятельств.

Настоящая моя фамилия - Иваненко. Федор Петрович Иваненко. Когда началась война, мне было шестнадцать лет. Жили мы вдвоем с матерью. Отца не помню - он умер еще в 1926 году. Вскоре после вступления в наше село немцев умерла и мать. Принял меня под свою опеку дядя, двоюродный брат моего отца, человек уже пожилой, в прошлом очень зажиточный. Немцы назначили его старостой села, и он сначала неохотно, а потом все ревностнее нес службу. Эту перемену в нем нетрудно объяснить: он был крайне скуп, а немецкие офицеры, приезжавшие из района, останавливались у него, дарили ему кое-что из награбленного.

Однажды за обедом уже опьяневший эсэсовский капитан сказал дяде:

«Племянник у тебя хороший! По глазам вижу - смышленый. Пора пристраивать его к прибыльному делу».

В скором времени меня определили для обучения в районную полицию, затем я был направлен на службу в гестапо, а позже, по рекомендации все того же капитана, зачислен в штат зондергруппы майора Клейвица.

Трудно рассказать тебе, что я пережил, узнав о страшных делах зондергруппы. При первом же случае я сбросил немецкий мундир и ночью бежал к своим, навстречу наступающим частям Советской Армии.

Мне повезло: без особых расспросов меня зачислили рядовым в пехотную роту, и я два года честно воевал против мерзавцев из зондеркоманд и прочих гитлеровских палачей и грабителей. Имею боевые награды. В бою под Берлином был ранен. Теперь получаю пенсию как инвалид войны.