В. Срезневский - Мир приключений, 1928 № 07

Записи дневника 18 ноября еще резче, уже не числами месяца и года, а мыслями сближают «Историю Фредерикса» с будущим «Дьяволом». В дневнике читаем под 18 ноября: «К Фридриксу думалъ, гуляя перед обедомъ — две жизни представляются ему и два выхода, и наконецъ третий — себя убить». И та же мысль в 20-ой главе «Дьявола». Герой повести Евгений Иртенев рассуждает: «Да, две жизни возможны для меня: одна та, которую я началъ съ Лизой: служба, хозяйство, ребенокъ, уважение людей. Если эта жизнь, то надо, чтобы ея, Степаниды, не было. Надо услать ее, какъ я говорилъ, или уничтожить ее, чтобы ее не было. А другая жизнь — это тутъ же. Отнять ее у мужа, дать ему денегъ, забыть про стыдъ и позоръ и жить съ ней…» и пр. И далее: «Только два выхода: жену убить или ее. Да еще… ахъ да, третье есть: себя… да себя. Тогда не нужно ихъ убивать».

Дальнейшие отметки дневника дополняют уже немногим сказанное ранее. 20-го ноября он начал переделывать и поправлять повесть и отметил: «очень хорошо работалось». Потом он ездил в Дворики и «дорогой еще больше уяснилось» в обрисовке характера тещи в «Дьяволе», тещи Иртенева, Варвары Алексеевны («vulgar, лгунья, дарит и говорит про дареное») и в характере самого Иртенева. 21-го ноября Толстому не удалось много поработать над повестью и он жалел, «потому что былъ очень расположенъ — ясно все было». 22 ноября Толстой отметил: «немного пописалъ Фридрихса, поправляя». И этим закончилась работа над повестью.

Толстой, как изредка случалось с ним, написал быстро, без переделок, «залпомъ», как он выразился, страшно увлеченный работой, видимо почему-то ему особенно близкой. Мысль о повести однако долго не покидала Толстого. 30 апреля в дневнике, записывая впечатления и мысли за 25–30 апреля 1890 года, он отметил: «Думалъ за это время 1) къ повѣсти Фридрихса. Передъ самоубiйствомъ раздвоенiе: хочу я или не хочу? Не хочу, вижу весь ужасъ, и вдруг она въ красной поневѣ и все забыто. Кто хочетъ, кто не хочетъ? Гдѣ я? Страданiе въ раздвоенiи и отъ этого отчаянiе и самоубiйство». И после Толстой возвращался к «Дьяволу», как видно по поправкам на копии Горбунова и Черткова, — когда, я не знаю. В дневнике потом один раз, 19 февр. 1909 г., коротко он отметил: «Просмотрел «Дьявола». Тяжело, невнятно».

Рукописей повести «Дьявол» сохранилось три: черновик Толстого, копия с новым текстом, но без поправок, и копия с очень немногими поправками Толстого.

Черновик представляет собою в высшей степени интересную рукопись: быстрый почерк, приписки на полях и на отдельных листах, вставки между строками ярко рисуют захватывающую работу Толстого. Эта рукопись была отдана Л. Н. Толстым В. Г. Черткову и хранилась у него до 1911 года. В черновике находится первый вариант конца — самоубийство Иртенева: «Ну, что будет? Он приставил къ виску, замялся было, но какъ только вспомнилъ Степаниду — решенiе не видеть, борьбу, соблазнъ, паденiе, опять борьбу, такъ вздрогнулъ отъ ужаса. Нѣт, лучше это и ножалъ гашетку… Когда Лиза вбежала въ комнату — она только что успела спуститься съ балкона — онъ лежалъ ничкомъ на полу; черная, теплая кровь хлестала из раны, и труп еще подрагивалъ…»

Копия рукой Н. Л. Оболенскаго, мужа Марьи Львовны — второй вариант конца, но без последних фраз; к сожалению, она не вполне исправна: «Неужели я погибъ? Господи! Да нетъ никакого Бога. Есть дьяволъ. И это она. Онъ овладелъ мною, а я не хочу, не хочу. Дьяволъ, да, дьяволъ. Онъ подошелъ опять къ ней, вынулъ изъ кармана револьверъ, и разъ, два, три, выстрелилъ ей въ спину. Она побежала и упала на ворохъ» (смерть Степаниды). Где подлинник этой копии, — неизвестно.

В третью рукопись, переписанную И. И. Горбуновым и В. Г. Чертковым, Толстой внес поправки в нескольких местах в конце повести, сделал небольшие сокращения и перестановки и приписал то заглавие, которое осталось за повестью. Последние две фразы Толстой переправил, чтобы придать им тот вид, который нужен для второго варианта — этих фраз и предыдущего абзаца нет в копии Н. Л. Оболенского [2] При издании, мне кажется, последние две фразы должны быть в 1-м варианте изложены совершенно точно по черновику. .

Все сказанное о «Дьяволе» и об «Истории Фредерикса» ясно говорит во 1-х, что «Дьявол» и «История Фредерикса» одно и то же, во 2-х, что имя Фредерикса — имя вымышленное, в 3-х, что это название намеренно сделано Толстым непонятным, и именно для тех, кому были доступны его дневники и, значит, прежде всего для Софьи Андреевны. Наконец самая рукопись «Дьявола» — копия ее, потому что черновик был у Черткова, каким то образом и для чего-то была скрыта от Софьи Андреевны, и только через 20 лет, и то случайно попалась ей на глаза. Почему Толстой хотел сделать тайной то, что писал, именно от нее, будет видно из дальнейшего.

Повесть «Дьявол» была действительно чрезвычайно близка к правде жизни Толстого; два сходных, но совершенно различно пережитых им момента, были испытаны Толстым на расстоянии двадцати лет — в 1850-х и в конце 1870-х годов.

24 июля 1884 г. Толстой писал В. Г. Черткову: «Скажу вамъ то, что со мной было и что я никому еще не говорилъ. Я подпалъ чувственному соблазну. Я страдалъ ужасно, боролся и чувствовалъ свое безсилiе. Я молился и все-таки чувствовалъ, что я безсиленъ, что при первомъ случае я паду. Наконецъ я совершилъ уже самый мерзкiй поступокъ, я назначилъ ей свиданiе и пошелъ на него. В этотъ день у меня былъ урокъ со 2-мъ сыномъ. Я шелъ мимо его окна въ садъ, и вдругъ, чего никогда не бывало, онъ окликнулъ меня и напомнилъ, что нынче урокъ. Я очнулся и не пошелъ на свиданiе. Ясно, что можно сказать, что Богъ спасъ меня… Тогда я покаялся учителю, который былъ у насъ, и сказалъ ему не отходить отъ меня въ известное время, помогать мне. Онъ былъ человекъ хорошiй, онъ понялъ меня и какъ за ребенкомъ следилъ за мной. Потомъ я еще принялъ меры, чтобъ удалить эту женщину, и я спасся отъ греха, хоть не отъ мысленнаго, но отъ плотскаго и знаю, что это хорошо».

Этот «хорошiй» человек, который как нянька ходил за Л. Н-чем, был Василий Иванович Алексеев (умер в 1919 г.) домашний учитель двух старших сыновей Толстого, Сергея и Ильи, живший в Ясной Поляне в 1877–1881 гг. В. И. Алексеев крепко держал тайну Льва Н-ча, никому не говорил об этом, и, как пишет в одном письме, до 1911 года был уверен, что «соблазнъ Льва Николаевича не известенъ никому» кроме него.

В полных интереса и еще не опубликованных своих записках, написанных в 1918 году, он рассказывает о случае, про который в 1884 году писал Толстой В. Г. Черткову, и про увлечение Толстого высокой и статной людской кухаркой Домной. Алексеев рассказывает, что через много лет в письме своем к нему Толстой благодарил его, вспоминая его дружескую услугу. В своих записках Алексеев говорит, что оклик сына Ильи был решающим моментом: Толстой как будто очнулся. Но и после он продолжал мучиться, пытался молиться; это не спасало его; он решил покаяться перед кем-нибудь, рассказать все о силе соблазна и о душевной своей слабости; тогда он пришел к Алексееву и просил его каждый день сопутствовать ему во время прогулок, когда он бывает совершенно один. И они ходили каждый день вместе. Так оградился Лев Николаевич от жестокого для него соблазна помощью сына и друга. Толстой не поступил так, как молодой Иртенев, но он был на пути Иртенева, и в его 50 лет страдания сознания его были едва переносимы. В. И. Алексеев был убежден, что в рассказе «Дьявол» и изображен в известном развитии этот случай. Но это было не так.