Джеральд Даррелл - Птицы, звери и моя семья

– Ага, это интересно. Видите… мм… похожа на безногую личинку? Это личинка фарфорового мотылька. Кажется, у вас есть такой в вашей коллекции. Что? Их так назвали из-за пятнышек на крыльях, они очень похожи на те, которые гончар наносит на основу… э-э… тонкого фарфора. Споудовский фарфор и так далее. Чем этот мотылек любопытен… у него, одного из немногих, водяные личинки. Они живут под водой до… мм… окукливания. А еще он интересен тем, что у него… мм… два вида самок. Самец, естественно, летает… как и один вид самки. А вот самка другого вида рождается… мм… без крылышек и продолжает жить под водой, а плавает с помощью ног.

Теодор прошелся дальше по илистому краю, уже подсушенному весенним солнышком и словно пропиленному ажурной пилой. Из-под маленькой ивы, как голубой фейерверк, выстрелил зимородок, а над озером спикировала крачка и заскользила по водной глади на своих изящных серповидных крыльях. Теодор запустил сачок в заросшую заводь и ласково поводил им туда-сюда, словно поглаживая кота. Потом извлек вместе с привязанной к сачку бутылочкой и стал пристально изучать ее содержимое через увеличительное стекло.

– Мм, да. Несколько циклопов. Две личинки москитов. А вот это любопытно. Смотрите, эта личинка ручейника соорудила себе панцирь из крошечных ракушек улитки «бараний рог»… как красиво. Ага! А это у нас коловратки.

В отчаянной попытке уследить за безудержным потоком информации я спросил, кто такие коловратки, а сам схватил увеличительное стекло, чтобы получше разглядеть извивающихся существ.

– Первые натуралисты окрестили их «колесиками» из-за… мм… необычных ножек, которыми они совершают круговые движения… такие… э-э… как шестеренки в часах. В следующий раз, когда вы у меня будете, я дам вам возможность рассмотреть их под микроскопом. Исключительно прекрасные создания. Само собой разумеется, одни самки.

Для меня это не было само собой разумеющимся, поэтому я попросил пояснений.

– У коловраток есть интересная особенность. Самки откладывают девственные яйца. Ну то есть… без предварительного контакта с самцом. Собственно… мм… так же могут нестись и куры. Разница же в том, что из яйца коловратки вылупляется самка, которая потом отложит яйца, и из них появятся новые самки. Но иногда она откладывает маленькие яйца, и вот из них вылупляются самцы. Под микроскопом вы увидите, что у самки… как бы это сказать?.. довольно сложная внутренняя организация… есть пищеварительный тракт и тому подобное. А у самца ничего этого нет. Такой… э-э… плавающий мешочек спермы.

Столь затейливая личная жизнь коловраток лишила меня дара речи.

– Другая интересная особенность, – Теодор продолжал множить чудеса в решете, – заключается в том, что в определенные времена… например, в жаркое лето, когда пруд начинает высыхать… они залегают на дне и покрываются такой твердой скорлупой. Назовем это законсервированной жизнью . Пруд высох… прошло лет семь-восемь… а они всё лежали в пыли. Но вот зарядили дожди, пруд снова наполнился водой, и они ожили.

Мы перемещались с места на место и накрывали сачками массы лягушачьей икры, напоминавшей воздушные шары, и жабьей икры, растянутой ожерельями.

– А это, мм… если вы вооружитесь лупой… великолепная гидра.

Под увеличительным стеклом сразу ожила крохотная водоросль, а на ней – продолговатая и стройная кофейного цвета колонна с шевелящимися изящными щупальцами. На моих глазах пухленький циклоп, тащивший два явно тяжелых мешочка с розовыми яйцами, сделал несколько резких гребков и оказался в непосредственной близости от щупалец гидры. Через мгновение он был проглочен. Но сначала успел пару раз судорожно дернуться, прежде чем получить смертельный укус жала. Я знал, что если долго наблюдать, то можно увидеть, как циклоп медленно и неуклонно опускается внутри гидры, этой живой колонны, расширяя ее стенки.

В конце концов палящее солнце подавало нам знак, что пора перекусить. Мы возвращались в оливковую рощу и, устроившись под нашим деревом, ели и пили имбирное пиво под сонное стрекотанье новорожденных цикад и тихое полувопросительное воркование кольчатых горлиц.

– По-гречески, – заговорил Теодор, основательно пережевывая бутерброд, – кольчатую горлицу называют decaocto , то есть «восемнáдцатка». Существует легенда, что когда Христос из последних сил… мм… нес свой крест на Голгофу, римский солдат, пожалев его, подошел к старухе, торговавшей… мм… молоком на обочине, и спросил, сколько стоит одна кружка. Она ответила: «Восемнадцать монет». А у солдата было всего семнадцать. Он стал… э-э… уговаривать женщину продать ему за семнадцать монет, но жадная торговка стояла на своем. И вот после того, как Христа распяли, старуха превратилась в горлицу, обреченную до конца дней повторять: decaocto, decaocto , восемнадцать, восемнадцать. Если она когда-нибудь согласится на семнадцать и скажет decaepta , то снова обретет человеческий вид. А если из упрямства произнесет decaennaea , девятнадцать, наступит конец света.

В прохладной тени олив черные и блестящие, как икра, муравьи набрасывались на остатки нашей еды среди прошлогодней листвы, высушенной солнцем, каштаново-коричневой и бананово-лимонной. Листья лежали свернутые и хрустящие, как трубочки с кремом. На склоне холма прямо за нами появилось стадо коз, колокольчик на шее вожака заунывно позванивал. Можно было расслышать хруст растительности (а козы тянулись за любой, до которой только могли дотянуться), перетираемой челюстями. Вожак подошел к нам и с минуту разглядывал скорбными желтыми глазками, фыркая в нашу сторону облачками с сильным запахом тимьяна.

– Их нельзя… э-э… оставлять одних, – сказал Теодор, деликатно шпыняя козла тростью. – Козы наносят деревенской местности больше ущерба, чем любые другие животные.

Вожак ответил ему сардоническим «ба!» и затрусил прочь, сопровождаемый вредоносным войском.

Мы на часок прилегли подремать и переварить пищу, а временами посматривали сквозь переплетенные ветви оливы на небо в белых пятнах облачков, похожих на проталины от детских пальцев, проделанные на покрытом изморозью окне.

– Ну-с, – наконец произнес Теодор, вставая, – а не проверить ли нам… э-э… что есть интересного на той стороне.

И вот мы снова медленно двигались вдоль берега. Наши пробирки, бутылочки и склянки постепенно заполнялись микроскопической живностью, а мои жестянки и коробочки набивались лягушками, водяными черепашками и всевозможными жуками.

– Кажется, – с досадой произнес Теодор, поглядев на закатное солнце, – кажется, нам… пора возвращаться домой.

Мы взваливали на плечи изрядно потяжелевшие полевые сумки и отправлялись в путь на подгибающихся от усталости ногах, а впереди бодро трусил Роджер с высунутым розовым языком, напоминавшим выкинутый флаг. Придя на виллу, мы перемещали наш улов в более просторные резервуары. После чего мы с Теодором отдыхали, обсуждая проделанную за день работу, вливая в себя галлонами горячий бодрящий чай и жадно поглощая золотистые сконы [1] Традиционные британские булочки из пшеницы, ячменя или овсянки с пекарским порошком. , еще в пузырящемся масле, только что извлеченные матерью из духовки.