Гордон Джайлс - На суше и на море 1962

Залог тому — несгибаемое мужество народа, устоявшего в неравных боях с регулярной французской армией, удивительное свободолюбие алжирцев, с которым мы знакомы по газетным страницам и по репортажам писателей и журналистов, посетивших Алжир в трудные дни борьбы.

Очерки Ганса Оттена знакомят нас с победителями — с солдатами и офицерами Национально-освободительной армии. Массовый героизм, самопожертвование, неразрывная связь с народом — вот черты, присущие муджахидам. И как не пожелать им скорее вернуться к мирному труду, к строительству нового, свободного и счастливого Алжира!

ПРЕЖДЕ ЧЕМ попасть в Алжир, мне пришлось покрыть расстояние в несколько тысяч километров. Тысячи километров на автомобиле, верхом и пешком проделал я по Марокко и Алжиру. Я считаю своим долгом описать все, что я видел и слышал, рассказать читателю о горе алжирского народа, о героизме его Национально-освободительной армии, в подразделениях которой я провел не один день… Свой первый очерк я посвящаю сиротам, нашедшим приют в марокканском оазисе Хемиссет, чьи отцы и матери погибли в борьбе за свободу Алжирской республики.

Во время этой поездки из Рабата, столицы Марокко, в Хемиссет меня сопровождал секретарь одного из алжирских профсоюзов Хрун, ответственный за размещение и воспитание детей, бежавших из Алжира.

Последние сто метров мы шли пешком. Дорога вела на вершину холма к дому каида [26] Каид — наместник (арабск.), нечто вроде уездного начальника. — Прим. перев. — теперь жилищу и школе алжирских сирот. Теплый ветер вздымал тучи песка и гнал их по склону. У женщины, которая шла нам навстречу, лицо по самые глаза было закутано белым покрывалом. Следом за ней бежали двое мальчиков. При каждом порыве ветра они отворачивались, так что песок, струясь с плеч, сыпался им прямо в карманы. Заметив нас, они остановились, пошушукались и запели песню. Они вновь и вновь упрямо затягивали ее, хотя вихрь заглушал их голоса и разъедал глаза. Вытирая слезы, они вызывающе поглядывали на меня.

Я вопросительно посмотрел на своего спутника. Он рассмеялся и поздоровался с детьми: «Салем алейкум».

— Ребята думали, что вы француз, — сказал он.

— Ну, и…?

— Вот они и запели марш Алжирской Национально-освободительной армии.

Позднее, в приюте, мне рассказали о судьбе этой женщины и двух ее сыновей.

Это случилось три года назад. Они жили в Сиди Иллахе [27] Сиди Иллах — селение в северо-западном Алжире. — Прим. перев. . Однажды в деревню ворвались французские солдаты. Капитан согнал всех мужчин на медицинский осмотр. А вечером на них уже напялили ненавистную форму. Офицер был уверен, что теперь они от него не уйдут. Но той же ночью мужчины бежали в горы, прихватив с собой оружие. То, что за этим последовало, испытали на себе тысячи алжирских деревень. Рано утром стариков выстроили на улице. Их расстреляли на глазах у женщин и детей, а дома взорвали.

Все, кто мог ходить, бежали из Сиди Иллаха. Двум братьям удалось пробраться в Марокко… Их матери тоже удалось спастись. Трое, что попались нам навстречу, были единственными оставшимися в живых из семьи в семнадцать человек.

Об этом мне рассказал директор школы.

Тем временем с холма послышались голоса. Уроки кончились. Когда я хотел подойти к окну, директор удержал меня.

— Вот еще, что я вам скажу, — промолвил он. — В одном только Марокко насчитывается много тысяч детей беженцев, а таких приютов, как наш, всего два. И лишь ничтожная часть ребят может посещать школу. А вы, вероятно, знаете, сколько молодых, образованных людей потребуется нашей стране, когда кончится эта война…

В сарае и двух бараках разместилось четыре класса. В них шли уроки французского и арабского языков. В сарае было душно и темно, а в бараках — светло, но зато через все щели дул пронизывающий ветер. И хотя зима в Марокко вовсе не так сурова, как у нас, и температура редко падает ниже пяти-восьми градусов тепла, однако для детей, вся одежда которых состоит из рубашки, штанов и сандалий, она весьма ощутительна, особенно если учесть, что они вынуждены часами сидеть за партой в нетопленном помещении. Писать приходится окоченевшими пальцами, но никто не жалуется. Штаны, рубашка и сандалии после всех невзгод прошлого — уже драгоценность. Дети этого не говорят, но они это чувствуют.

Алжирские ребята любят те же игры, что и немецкие, и самая любимая из них — футбол. Летом они играют босиком. Зимой же им приходится вместо бутс пользоваться сандалиями, и они так ловко чинят их обрезками кожи, что мог бы позавидовать любой сапожник. Так же как и у нас, простуда здесь — самое распространенное заболевание, и, так же как у нас, лучшее средство против нее — теплая обувь и одежда. Но увы! Порог дома, где прежде его обитатели и посетители оставляли свою обувь, теперь обычно пустует.

Когда-то здесь стояли богато расшитые туфли каида, для которого колониальные власти построили этот дом, назначив каида своим чиновником. Он вел себя как средневековый барон, делал все, что вздумается: выколачивал непомерно высокие налоги и расправлялся со всяким, кто не подчинялся его предписаниям. Каидов, уцелевших после провозглашения независимости, можно пересчитать по пальцам. Большинство из них были продажны, и местное население их ненавидело. Опустел дом и в Хемиссете. Как и все усадьбы в арабских странах, он окружен высокой стеной, к которой примыкают жилые постройки с плоскими крышами и окнами, выходящими во внутренний двор.

Войдя туда, я был поражен. Благоухали розы и эвкалипты; густая темно-зеленая листва апельсиновых деревьев, увешанных яркими плодами, затеняла солнце, и от этого в саду царил приятный полумрак. Дорожки я терраса с колоннадой в мавританском стиле были выложены цветным кафелем. И в этом оазисе на суровом, выжженном солнцем холме под Хемиссетом сидели мальчики и ели фасолевый суп. В углу террасы расположились учителя.

Один из воспитанников, одиннадцатилетний мальчик Абид, непременно хотел показать мне свою койку и повел нас в спальню, где во всю длину зала выстроилось сорок походных коек. Каждая из них покрыта одеялом, а второе аккуратно сложено в ногах. Абид жестом, преисполненным достоинства, указал мне на свою постель. Было заметно, что эту манеру он перенял у отца, когда тот приглашал своих гостей. Мы уселись на его койку, и он начал большую историю своей маленькой жизни.

— Расскажи-ка нам сначала, откуда ты взялся и как все это началось, — сказал директор.