Норман Льюис - Зримая тьма

Со своего места я видел лишь небольшой уголок арабской части города, но мне бросилось в глаза, что все дома там заново побелены и блестят. На крышах по-прежнему хлопали крыльями и суетились аисты. Откуда-то с лестницы кубарем свалилась группа оборванных уличных мальчишек — чистильщиков сапог, газетчиков, продавцов контрабандных сигарет и резиновых игрушек. Теплые лучи солнца привлекли на улицу нищих слепцов и калек, ковылявших на привязанных к култышкам колодках. С лицами жизнерадостных старцев они носились сломя голову по улицам на своих костылях, и чем более согбенными и изуродованными были у них тела, тем счастливее они выглядели. Среди столиков появился горбун Абд эс- Салам с ломающимся голосом четырнадцатилетнего мальчишки и лицом шестидесятилетнего старика. Я купил у него только что доставленный номер алжирской газеты. Алжирская пресса рисовала происшествие в Эль-Милии в еще более мрачных красках, чем либревильская, причем факты излагались менее точно. Приводилась лишь фамилия Жозефа и сообщалось, что его убили вместе с семьей. По словам газеты, «рука убийцы не пощадила ни возраста, ни пола», что давало повод думать, будто среди жертв были дети. Обращаясь к жителям Эль- Милии, газета предупреждала о недопустимости самосудов, на которые их может толкнуть возмущение.

Подошедший сзади официант дотронулся да моего плеча: меня вызывал к телефону Джи Джи.

— Стив, я уже часа два разыскиваю вас.

— Извините, Джи Джи. Я хотел повидать одного из своих приятелей-арабов. Вы слыхали новость? Я имею в виду Жозефа.

— Конечно, слыхал и страшно рад, что вы позвонили. Похоже, что нас ожидают неприятности, не так ли? Как в Эль-Милии?

— Довольно спокойно. Во всяком случае — пока. Но вы видели в «Эклерёр» заметку о «стихийном возмущении» населения? В «Ла вуа» все это выглядит еще хуже. Подобные истории всегда так и начинаются. Именно газеты фабрикуют всякого рода «стихийные возмущения».

— Вы правы. Видимо, «Эклерёр» или колонист, владелец газеты, спят и во сне видят эти возмущения.

— Бедняга Жозеф, — продолжал я. — Он, безусловно, ждал, что так и случится.

— Мне особенно жаль девушку. Пусть она и особа легкого поведения, но я никому не пожелал бы такого конца.

— Хорошо еще, что Латуру удалось убедить крестьян в Тагините отпустить его. Очень кстати, что завтра, во время похорон, он уже будет здесь. Он может нам пригодиться.

— К сожалению, Стив, я должен вас разочаровать: он не приедет. Я только что был у Латура в штабе, и мне сообщили о полученном от него радиосообщении. Через полчаса после выезда из Тагинита полковник со своим отрядом застрял у взорванного моста. Для восстановления моста им потребуется не меньше суток.

— Давно уже я не слыхал более неприятных новостей.

— Да и я тоже. Но у меня есть для вас и приятный сюрприз. К нам только что прибыла группа арабов из восемнадцати человек. Они пришли из Тагинита.

— Не может быть! Не понимаю, как они сумели так быстро добраться.

— Очевидно, напрямик, через горы.

— Странно. А мне кажется, что при теперешней обстановке им следовало бы выбрать самый дальний, кружной путь.

— Пожалуй. И еще: к нам только что приехал жандармский начальник Боссюэ. Он, между прочим, хочет повидать вас. Боссюэ считает, что в виде предупредительной меры (он, естественно, и не предполагает, что возможны какие-то беспорядки) нам необходимо снять всех людей с буровых вышек и держать их до поры до времени в лагере. Что вы скажете?

— Похоже, что Боссюэ расценивает обстановку точно так же, как и мы.

— Знаете что, Стив, все идет так, как я и предполагал. Я знал, что это произойдет, как только колонисты перестанут платить феллахам. Вы будете дожидаться своего приятеля или сейчас же приедете и переговорите с Боссюэ?

— Я сейчас же выезжаю.

Я застал обитателей лагеря в крайнем возбуждении; люди наперебой высказывали самые различные предположения, повторяли самые нелепые слухи. Тем из нас, кто всего лишь три дня назад побывал на вечеринке у Жозефа, все рисовалось в особенно мрачном свете. Мы чувствовали себя как бы непосредственными участниками трагедии, и это еще больше будоражило нас, превращало и в детективов, и в судей, и в палачей. Бьюз заявил, что милосердие в подобных случаях — ненужная роскошь. Теренс, побывавший в свое время в Кении, считал, что убийцы имели в доме своего человека, как это обычно бывает при подобных преступлениях. Жители африканского континента, утверждал он, не способны на преданность, как понимаем ее мы. Разве не так было в Кении, где облеченный полным доверием слуга, выросший чуть ли не на правах члена семьи, хватал топор и убивал своих хозяев?

Любители слухов передавали отталкивающие подробности преступления, которые газеты якобы упускали, чтобы не возбуждать читателей. Феллахи, видите ли, зарезали мадам и Марию Дивину с мастерством профессиональных мясников, владеющих навыками забоя и разделки туш. Наиболее сенсационную новость исподтишка, но настойчиво распространял помощник директора — француз месье Понс; по его версии, убийство в усадьбе Жозефа было лишь эпизодом в серии других таких же преступлений, совершенных в ту же самую ночь на уединенных фермах.

Жандармский лейтенант Боссюэ, беседовавший по очереди со всеми, кто присутствовал на вечеринке, охладил пыл любителей кровожадных сплетен и пересудов. Боссюэ — пожилой, суховатый и осторожный человек — был сдержан в выражениях и жестах. Короткими, отрывистыми фразами он сквозь зубы сообщил, что на теле Жозефа обнаружено семь пулевых ранений. Пули девятимиллиметровые, из немецкого пистолета или автомата. Жозеф успел произвести три ответных выстрела и, судя по пятнам крови, ранил одного из нападавших. Мадам Рене, с пятью пулями в груди и животе, жила еще несколько часов и умерла в больнице. Мария Дивина была убита в тот момент, когда бежала по лестнице. Ее голова была раздроблена автоматной очередью, а тело, по словам Боссюэ, сильно изуродовано. Долорес выпрыгнула из окна своей спальни в сад — там сохранились отпечатки ее следов. Действительно ли феллахи увели ее с собой? Лейтенант уклонился от ответа. Но вообще-то говоря, зачем феллахам испанская проститутка? Они могли изнасиловать ее, если у них было время, но к чему уводить ее с собой?

Никаких догадок Боссюэ высказать не пожелал. Поначалу можно было предположить, что преступление совершили феллахи. Но ведь Боссюэ знал Жозефа, знал, что он был бандитом, четыре или пять раз сидел в тюрьме, а во время войны служил в штрафном батальоне. Вряд ли лейтенант мог привести хоть один случай, когда такой человек тихо и мирно умирал в своей постели. Боссюэ знал, что рано или поздно, в этом году, через пять или через десять лет, раздался бы телефонный звонок, ему пришлось бы встать, застегнуть на себе форму, надеть начищенные до зеркального блеска ремень, башмаки и краги, вывести старенький «ситроен» и ехать в усадьбу Жозефа. И он нашел бы его плавающим в собственной крови, умершим от одной или нескольких ран, нанесенных огнестрельным оружием, ножом или тупым предметом. Боссюэ поискал бы отпечатки пальцев, измерил рулеткой расстояния между определенными точками, опросил бы тех, кому удалось уцелеть, а потом стал бы дожидаться приезда полицейского фотографа. Затем он возвратился бы в свою канцелярию и приказал принести дело Жозефа… Дель Джудиче, Джузеппе; родился 5.1 1902 года в Палермо; мать — дель Джудиче, Джузеппина, отец неизвестен; несовершеннолетний преступник; вооруженный грабеж; снова вооруженный грабеж; попытка совершить убийство; убийство; соучастие в сводничестве; опять соучастие в сводничестве; еще одно соучастие в сводничестве… Целый ряд преступлений, а затем красная черта и надпись: «Убит неизвестными». Расследование будет продолжаться неделю, две, месяц, после чего досье Жозефа в полиции, уже изъятое из секретных биографий живых, окажется среди архивных папок вместе с делами тех, кто загадочно погиб от руки необнаруженных преступников.