Александр Лаврик - В долине белых черемух

- Вставай, б-беспечная головушка! Обрадовался, нашел себе сторожа!

Вскоре они добрались до верховья ключа и очутились на длинном и ровном перевале. Сколько видел глаз, всюду мохнатились кусты, а над ними растекалось высокое синее небо. Ветви стланика были густо увешаны желтоватыми свечками цветов.

«Здесь бы раскинуть цыганские шатры,- размечтался, вспомнив детство, Ром и неожиданно для себя удивился: - Почему цыгане, вечные странники, не открывали новых мест на земле, а все время вьются вокруг обжитых?»

- Б-барыши подсчитываешь? - с усмешкой произнес Кирька.

Шатров недовольно сощурил свои миндалевидные глаза, но помолчал немного и ответил спокойно:

- Приходится, братуха, на орехах зарабатывать. У нас, цыган, уцелело много старых дурацких привычек. Я им объявил смертный бой. Уже отучил милостыню цыганить. Но думаешь, мать довольна? Каждый день меня клянет: «Выучили окаянного, заставил родную мать подыхать от скуки…» Так-то у нас водится…

Кирька понимал, что Шатров говорит от души, и внимательно слушал, согласно кивал головой.

- Вам, русским, что,- продолжал Шатров,- у вас и конюхи есть, вроде тебя, и академики. А у цыган ни одного академика! Позор! Неужели мы такие безмозглые?

- Н-наоборот, что ни цыган - то умарь, хитрован.

- Сплюнь, князь Метелкин.

- Т-так я же хвалю.

Глядя куда-то вдаль, за горизонт гор, Шатров поклялся:

- Привинчу вот сюда,- ткнул он себя в грудь,- университетский значок. И чтобы сестры и братовья кончали только университеты. Пусть хоть еще десять лет приторговывать на орехах придется, все равно добьюсь! Выйдут ученые из бывших таборных цыган Шатровых!

Кирька разволновался. В словах Рома он .усмотрел укор в свой адрес. Он кончил учебу на семи классах, потому что заленился. Часто ему мешало заиканье. Потом он понял свою выгоду. Не выучит задание, спросят, а он тотокает чуть не урок, мол, не могу выговорить! Учительница физики изловчилась: подсунула лист бумаги - пиши формулу. Как же ее напишешь, если не знаешь? Отец собирался на ремне дотянуть до десятилетки. Выручил завуч, добрым оказался. Посоветовал послать на конный двор ума набираться. Дескать, после догонит. За полверсты Кирька теперь снимает шапку, когда встречается с завучем. Видно, понял завуч душу Кирькину, для которой всего дороже покой и независимость. На кой ляд они на конном дворе, формулы, когда и без них хорошо спится и аппетит не портится! Чуточку бы подрасти (девки почему-то любят долговязых), и ни шиша больше Кирьке Метелкину не нужно. Но сейчас, слушая Романа, Кирька почему-то завидовал ему…

Они шли по хребту меж мохнатых кустов, под ногами похрустывал сизый ягель. А вокруг раскрывался бесконечный простор. Именно такой вот представлялась Кирьке вся его жизнь, и он все шире расправлял плечи, изрядно натертые лямками рюкзака.

В соседнем распадке начинался новый ключик. Он вырывался фонтанчиком из-под корневища кустистой горной березки-ерника. Озорной говорливый ручеек мчался вниз по каменистому желобу распадка, перескакивал через преграждавшие путь белые камешки.

- Наверняка под нами таится рудное золото,- произнес Шатров, нанося на карту точные координаты.

До ночи ползали по склонам распадка. Нежданно-негаданно хлестанул дождь. Ручей моментально помутнел, клубом покатились волны. Парни сползли по мокрым склонам в глубокую долину и облюбовали для ночлега старую ель. Под развесистыми лапами, увешанными бородатым мхом, не страшен был даже грозовой ливень. Рядом виднелась песчаная коса, еще не залитая клубящимся потоком.

- Дай лоток,- обратился Ром к Кирьке. Он нагреб песку и хотел уже промывать, но в елях послышался говорок рябчиков. Шатров бросил промывку и кинулся с малопулькой в ельник. Один, другой, третий выстрел. Кирька слышал легкие шлепки об землю и радовался: хороший ужин получится.

Нехотя он подошел к валявшемуся на песке лотку, брошенному Ромом, и принялся полоскать в ручье. Не ожидая ничего доброго, он безразлично смотрел, как стремительные струи вымывали из лотка песчинки. И вдруг весь взъерошился, как котенок, первый раз увидевший мышь.

На донце лотка обозначились желтые букашки. Кирька хотел заорать: «Сюда!» - но крик застрял в горле. Он гулко глотнул слюну, оглянулся и поспешно собрал с лотка четыре красных крупинки величиной с горошину. Взял на зуб - мнутся!

Он лихорадочно наскреб еще песку, быстро промыл и… обнаружил самородок чуть не с наперсток! У него задрожали руки, мгновенно пересохло во рту.

Как быть? Совесть подсказывает: «Позови товарища, запишите точно, где обнаружена россыпь, в каких породах. Потом расскажите остальным. Придется всем сюда явиться, прокопать несколько шурфов».

Но у совести голосок тихий-тихий, Кирька с трудом его слышит. У жадности, у той горло как у голодного ворона. «Ну и дур-рак! - каркает в оба уха жадность.- Купишь себе пальто с отложным воротником, шапку-пирожок, узенькие, как у Орлецкого, ботинки, костюмчик с иголочки…»

«Т-то-это, я месторождение не стану утаивать,- решил Кирька,- а самородки все-таки припрячу… Я же их откопал».

Но куда их деть? А, в носок сапога! Сапоги у него на-вырост, шапку можно затолкать, не то что крохотный узелок с золотом. Кирька шустро разулся, сунул узелок в носок сапога и, намотав портянку, спешно стал натягивать сапог, да руки дрожали, никак не получалось.

- Переобуваешься? - спросил возвращавшийся со связкой рябчиков Шатров.

- П-портянка скаталась, будь она неладна.

Не поднимая глаз, Кирька еще нагреб породы, небрежно промыл.

- П-пензенские песочки,- доложил Кирька, что означало на старательском языке: пусто.

Шатров выпотрошил рябчиков, сварил ужин. Угощает Кирьку лучшими кусками, как змий с добротой своей в душу лезет. Неудержимо хочется Кирьке признаться, а жадность: «Дур-рак!»

- Ну, я ложусь спать,- сказал Шатров и спокойно завернулся в одеяло.

«Тебе красота, можно дрыхнуть,- завидует Кирька Рому.- А меня, чую, затрясет эта самая золотая лихоманка».

Выбраться бы только на прииск. Там он для вида пороется с лотком в старых отвалах и припрет золото в кассу. Не забыть бы только это местечко…

Стемнело. Снова хлестанул дождь. Но под елью суше, чем у Метелкиных в халупе. Только земля сильно пахнет глухариным пометом. Видно, они тут часто ночуют. Не вздумал бы краснобровый ночью шлепнуться на спящих. С перепугу всякая чепуха может приключиться…

Утро выдалось хоть и светлое, а сырое. Неподалеку кусты голубики все мокрые. На каждой белой ягодке прозрачная капля висит, вспыхивает на солнце. Ручей бугрится мутной водой. Ром, лениво потягиваясь, сквозь зевоту говорит: надо бы переедать, пока подсохнет тайга, вода в ручье спадет. Кирьке все это до форточки, ему надо поскорее увести отсюда глазастого цыгана, чтобы не раскрылась тайна. Хитрит Кирька, торопит товарища, мол, потеряют их, чего доброго, искать кинутся.