Норман Льюис - Вулканы над нами

«Прежде всего, — отвечает Санчес, — мы хотим вырубить кофейные рощи». — «Сразу все?» — спрашиваю я. Я уже прослышал, что индейцы рубят кофейные рощи на соседних плантациях, и старался придумать какой-нибудь способ спасти наши. Но я знал, что, стоит мне произнести одно неверное слово, и Санчес меня убьет. Санчес говорит: «Мы срубим кофейные деревья, а потом посеем на этой земле маис и бобы. Может быть, еще немного тыквы. Чиновник, который к нам приезжал, говорил, что правильное питание требует разнообразной пищи». — «Кофейные бобы созреют через три недели, — говорю я. — Не выгоднее ли вам снять урожай? Ведь на девять десятых работа уже сделана». — «Кому нужен этот кофе? — отвечает Санчес. — Мы его не пьем. А продавать его нет надобности. Мы ни в чем не нуждаемся и покупать ничего не будем». — «Пожалуй, вы правы», — говорю я. Да, сударь, так я и сказал, а Санчес со своим приятелем сидят вот здесь и держат на коленях обнаженные мачете. Ведь и правда, повторяю я про себя, им на самом деле ничего не нужно. А сам все думаю, как мне изловчиться, чтобы спасти кофейные деревья. — «Что ж, говорю, джентльмены, вы. как видно, хорошо обмозговали свое решение.

Значит, так тому и быть. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?..» Я думаю, они ждали от меня какого-нибудь подвоха, а когда увидели, что я преспокойно с ними соглашаюсь, то и сами успокоились. «Я хочу сказать вам от имени всех рабочих на плантации, — говорит мне Санчес, — что мы против вас лично ничего не имеем; разве только, что вы представитель старого режима. Если хотите перейти в наши ряды — пожалуйста. Будете работать, как все, и получите свою долю, как все. Частная собственность отменяется».

«А что — это тоже правительственный декрет?» — спрашиваю я. «Нет, воля индейского народа», — отвечает он. «Вот и отлично, — говорю я. — Значит, по рукам. Кстати, сколько у нас займет времени вырастить урожай маиса и бобов?» — «Если погода будет хороша, месяца три». — «А что мы будем есть эти три месяца?» — «Подтянем кушаки. Индейцы привыкли обходиться малым. Как-нибудь перебьемся».

Тут меня осенила мысль: «Но ведь сперва нужно срубить пятнадцать тысяч кофейных деревьев. На это уйдет еще месяц».

«Будем рубить по частям, не сразу», — говорит Санчес. И я понял, что я на правильном пути. «Пожалуй, выгоднее всего начать с молодой рощи и сразу засеять этот участок, — говорю я. — Я поступил бы именно так. К тому же у нас там под самым холмом колодец. Будем поливать посевы, и дело пойдет быстрее».

— Так мы договорились, — сказал Игнасио, — и они вырубили молодую рощу. — Он сморщился, как будто ему дали попробовать очень горькое лекарство. — За три дня мы уничтожили топором все, что создавали три года.

Но делать было нечего. И они посеяли свои бобы и маис.

Выражение на лице Игнасио переменилось.

— Не прошло и недели, как ко мне является Санчес. «Мою младшую дочку ужалила змея», — говорит он. Вы ведь знаете, я у них и за доктора, и за повивальную бабку. «Где же она? — спрашиваю. — Почему ты ее не принес?» — «Она скончалась», — говорит он. Я и сам должен был догадаться об этом по дурацкой улыбке, с которой он со мной разговаривал. «Так чем я могу тебе помочь?» — «Нужен гроб», — говорит он. «Почему же ты не сделаешь гроб?» — «Не осталось нужного дерева», — отвечает он, Он имел в виду железное дерево. Наши индейцы привыкли делать гробы только из железного дерева и никакого другого не признают. «Вот где спасение», — подумали.

«Я могу дать тебе вон тот ящик», — говорю я ему. Он оглядел ящик. «Нет, говорит, дерево некрепкое, черви прогрызут».

(Я вспомнил, что большинство наших пеонов были из племени мамов. В отличие от чиламов, мамы века томились под испанским владычеством, и то немногое, что они усвоили из христианского вероучения, догматически застыло в их сознании. Так, они верили в воскресение из мертвых и постоянно тревожились по этому поводу. Отвергнувшие же христианство чиламы были полностью спиритуалистичны. Плоть не имела для них никакого значения. Если им не чинили препятствий, они предпочитали хоронить своих мертвых прямо под полом хижины, чтобы души покойников могли участвовать в семейных беседах. Чиламы относились к проблеме смерти совсем по-другому, чем мы. Малая осведомленность наших священников в вопросах, касающихся загробного существования, была одной из причин, почему чиламы не захотели спасти свою душу и приобщиться к христианству. Впрочем, кто сейчас заботится о спасении души индейца?)

— Я сказал Санчесу, что дон Армандо продаст ему гроб из железного дерева за пятьдесят кетцалов, — продолжал свой рассказ Игнасио.

Что-то в тоне управляющего заставило меня поднять на него глаза. Он не походил более на добродушного камердинера, каких изображают на коньячных этикетках; передо мной был флорентийский банкир с картины кого-то из старых мастеров.

— Пятьдесят кетцалов! Где ему было их найти! — Игнасио тонко улыбнулся. — У всех наших индейцев, вместе взятых, не набралось бы таких денег. Вы ведь знаете, сеньорито, если пеон кого-нибудь в семье похоронит, то потом целый год выплачивает долги. «Что же мне делать, патрон? — спрашивает Санчес. — Я не могу положить мою девочку в землю без настоящего гроба. Я пошел бы пешком в Эль-Пэтен за железным деревом, но путешествие займет слишком много времени; ее станут есть черви».

«Продай немного кофе, — отвечаю я ему. — Это единственный выход. А дон Армандо купит и неснятый урожай».

— Что ж, он ушел потолковать со своими индейцами, а потом вернулся и сказал, что они решили продать немного кофе, совсем немного, чтобы хватило денег на гроб. Мы привезли дона Армандо, и он договорился с ними о цене, по стольку-то за килограмм. Они торговались из-за каждого центаво, потом отпустили ему кофе ровно столько, чтобы покрыть стоимость гроба и заупокойной службы, ни зернышка больше. Остальное бросили гнить на деревьях.

Но тут всемогущий господь пришел нам на помощь. На плантации вспыхнула эпидемия кори, и половина детишек перемерла. Им пришлось снять весь кофе, чтобы оплатить стоимость гробов.

С этого самого времени все обернулось по-иному. На следующий год я сказал им, что никто не в силах предусмотреть своим умом волю божию и что, если они не будут работать на плантации, денег будет взять неоткуда. Вот как получилось, сеньорито, что мы спаслись.

Молодая роща пропала. Даже когда мы сгоним их с земли, потребуются еще годы и годы, чтобы вырастить ее снова. А в остальном, я думаю, вы согласитесь, когда объедете плантацию, что мы отделались очень дешево.

Да, мы отделались сравнительно дешево.

Потеряв молодую рощу, мы как бы вернулись ко времени, когда хозяйствовал мой дед. Дед получил эту землю, заплатив взятку тогдашнему президенту. Он пришел сюда с ротой солдат (содержание которых оплачивал из собственного кармана), выгнал индейцев из землянок, вырытых на склонах холмов, перепахал их жалкие поля, расчистил несколько квадратных миль непроходимых кустарниковых джунглей, которыми всегда порастают оставленные индейцами истощенные земли, и насадил будущие кофейные рощи и ширококронные деревья для защиты молоди от жгучего солнца. Мой дед был жестоковыйным христианским воителем, с зычным голосом, сочетавшим пристрастие к виски с неистощимым миссионерским пылом. Свободные минуты он посвящал спасению души своих пеонов, силой сгоняя их на молитву; но мало преуспел в этом. Мой отец не был столь яркой личностью; в его натуре были заложены артистические склонности, которым не дано было развиться; он любил говорить о себе как о безнадежно непрактичном человеке. Он добавили нашей плантации молодую рощу; на большее у него на хватило сил.