Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

– Нель, – сказал мальчик, – Мединет был только мираж. Но я знаю наверное, что за нами послана уже погоня; не печалься же и не плачь.

Бедная девочка подняла на него свои влажные глаза и ответила прерывистым голосом:

– Нет, Стась… я не хочу плакать… это у меня только так… пот на глазах…

Но при этих словах у нее затрясся подбородок, из-под сжатых ресниц выступили крупные слезы, и она разрыдалась вовсю.

Но ей было стыдно этих слез, и она подумала, что Стась станет журить ее за них. И отчасти от стыда, отчасти от страха она спрятала головку на его груди, обильно орошая слезами его платье.

Он стал утешать ее:

– Полно, Нель, ты забрызгала меня, как фонтан. Ты видела, они отняли у какого-то араба ружье и верблюда? А знаешь, что это значит? Это значит, что в пустыне много сторожевых постов. Один раз этим разбойникам удалось убить стражника, а в другой раз их самих поймают. По Нилу плавает взад и вперед много пароходов… Да! Мы вернемся, Нель, вернемся домой – да еще на пароходе. Не бойся!..

И он продолжал бы утешать ее подобными словами, если бы его внимание не привлек странный звук, доносившийся снаружи, со стороны песков, которые последний ураган нанес на дно ущелья. Звук этот был похож на тонкий металлический свист тростниковой свирели.

Стась прервал разговор и стал прислушиваться. Минуту спустя такие же тоненькие, жалобные звуки послышались сразу с нескольких сторон. У мальчика мелькнула мысль, что это, пожалуй, арабские сторожевые отряды окружают ущелье и перекликаются друг с другом посредством свистков. Сердце начало у него сильно биться. Он посмотрел раз-другой на суданцев, думая, что увидит на их лицах испуг. Но нет, Идрис, Гебр и оба бедуина спокойно грызли сухари, и только Хамис, казалось, был немного удивлен. А звуки все продолжались. Спустя некоторое время Идрис встал и выглянул из пещеры; возвращаясь назад на свое место, он остановился возле детей и промолвил:

– Пески поют.

Эти слова страшно заинтересовали Стася; он забыл в ту минуту, что решил больше совсем не говорить с Идрисом, и спросил:

– Пески? Что это значит?

– Так бывает в пустыне; а значит это, что долго не будет дождя. Но от жары страдать нам не придется: до Асуана мы будем ехать только ночью.

Больше от него ничего нельзя было узнать. Стась и Нель долго прислушивались к этим странным звукам, которые длились до тех пор, пока солнце не спустилось к западу. Потом наступила ночь, и караван тронулся в дальнейший путь.

Днем путешественники прятались в хорошо закрытых и малодоступных местах, среди скал и расселин, а по ночам мчались без передышки, пока не миновали первого водопада; и лишь когда бедуины по расположению и виду кхоров сообразили, что Асуан остался уже позади, точно огромная тяжесть свалилась с сердца Идриса. Они начинали уже чувствовать недостаток в воде и постарались приблизиться на полдня пути к реке. В следующую ночь, спрятав хорошенько караван, Идрис отправил оттуда с бедуинами всех верблюдов к Нилу, чтоб они хорошенько и надолго напились. Плодородная полоса вдоль Нила за Асуаном была значительно уже… Местами пустыня доходила почти до самого побережья. Поселения лежали на значительном расстоянии друг от друга, и бедуины вернулись благополучно, никем не замеченные, с большими запасами воды. Нужно было еще подумать о припасах, так как животные, плохо питаясь уже целую неделю, очень исхудали; шеи у них вытянулись, горбы осели, а ноги стали слабее. Дурры и провизии для людей могло, скупо-скупо, хватить еще на два дня. Но Идрис полагал, что через двое суток можно будет если не днем, так ночью, приблизиться к прибрежным пастбищам, а может быть, даже купить сухарей и фиников в какой-нибудь деревушке.

Саба больше уже не давали ни есть, ни пить, и только дети прятали для него остатки обеда. Но он, видно, сам помнил о себе и часто прибегал на бивак с окровавленной мордой и со следами укусов на шее и на груди. Были ли добычей его охоты шакалы, или гиены, или, может быть, песчаные лисицы, или газели, – этого не знал никто; но, во всяком случае, на нем не было заметно следов сильного голода. Иногда его черные губы бывали влажны, точно он где-то пил. Бедуины догадывались, что он, должно быть, выкапывал глубокие ямы на дне ущелий и добирался таким образом до воды, которую чуял под землей инстинктом. Так иногда заблудившиеся путешественники раскапывают землю на дне расселин, и если не всегда находят воду, то часто все-таки докапываются до влажных песков и сосут их, обманывая таким образом мучительную жажду.

В Саба, однако, тоже произошли значительные перемены. Грудь и шея оставались у него по-прежнему мощные, но бока у него впали, и он казался теперь еще выше, чем прежде. В его глазах с налитыми кровью белками было теперь что-то дикое и грозное. К Нель и Стасю он был привязан как прежде и позволял им делать с ним все, что они хотели, Хамису он вилял еще иногда хвостом, но на бедуинов и суданцев рычал или скалил свои страшные клыки. Идрис и Гебр начали его просто-напросто бояться и возненавидели до такой степени, что, наверно, пристрелили бы из захваченного у стражника ружья, если бы не желание привезти Смаину необыкновенное животное и если бы не то обстоятельство, что Асуан был уже далеко позади.

Асуан уже позади! Стась все время думал об этом, и в душу его мало-помалу стало вкрадываться сомнение, настигнет ли их погоня. Он знал, конечно, что не только сам Египет, который кончается за Вади-Гальфой, то есть за вторым водопадом, но и вся Нубия находится еще в руках египетского правительства, однако он понимал, что за Асуаном, а особенно за Вади-Гальфой, преследование будет труднее, а распоряжения правительства будут исполняться небрежнее. Он питал еще только надежду, что отец вместе с мистером Роулайсоном, снарядив погоню из Файюма, сами отправились на пароходе в Вади-Гальфу и там, получив от правительства солдат и верблюдов, постараются перерезать каравану путь с юга. Будь он на их месте, думал он про себя, он бы именно так поступил и потому считал свое предположение весьма вероятным.

Тем не менее он не переставал думать о спасении собственными усилиями. Суданцы хотели получить порох для захваченного ими ружья и решили с этой целью разрядить несколько штуцерных патронов. Но он сказал им, что только он один сможет это сделать; если кто-нибудь из них возьмется за это неумело, то патрон может разорваться и оборвать пальцы и руки. Идрис, боясь вообще предметов, с которыми он не был знаком, а особенно всяких английских изобретений, решился в конце концов позволить мальчику это сделать. Стась охотно взялся за эту работу, во-первых, рассчитывая, что сильный английский порох разорвет при первом ударе старое арабское ружье, а во-вторых, надеясь, что ему удастся припрятать несколько патронов.