Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

– Сегодня утром нам ничего не дали есть. Выдержим ли мы, голодные, до часа молитвы, и кто нас потом накормит?

– Ты ведь не невольник, – ответил Тадхиль. – Можешь пойти на рынок, где купцы раскладывают свои припасы. Там ты получишь сушеное мясо, а пожалуй, и дохну [31] Просо. , но за большие деньги, потому что, как я тебе говорил, в Омдурмане царит голод.

– А тем временем злые люди отнимут или убьют детей.

– Солдаты будут их охранять. А если ты дашь кому-нибудь из них денег, они охотно сами пойдут за провизией.

Идрису, который больше любил брать деньги, чем давать кому-нибудь, не очень понравился этот совет; но прежде чем он решил, что ответить, лодки причалили к берегу.

Омдурман показался детям совсем иным, чем Хартум. В нем были каменные двухэтажные дома, была «мудирия», то есть дворец губернатора, где погиб Гордон, была церковь, больница, миссионерские постройки, арсенал, большие казармы для войск и множество больших и маленьких садов с роскошной тропической растительностью. Омдурман же скорей был похож на огромное становище дикарей. Форт, возвышавшийся на северной окраине слободы, был разрушен по приказанию Гордона. Весь город, куда ни кинешь глазом, состоял из круглых конусообразных хижин, кое-как слепленных из соломы дохну. Узенькие изгороди из терновника отделяли эти лачуги одну от другой и от улицы. Кое-где виднелись палатки, захваченные, по-видимому, в виде добычи у египтян. Кое-где несколько пальмовых циновок под растянутым на бамбуковых палках лоскутом грязного холста составляли все жилище. Население пряталось под крышу только во время дождя или невыносимого зноя. Все остальное время сидели, разводили огонь, варили пищу, жили и умирали – под открытым небом. Потому-то на улицах и было так людно, что местами отряду приходилось с трудом протискиваться сквозь толпу. До того Омдурман был жалкой деревушкой, но теперь, считая и невольников, в нем собралось с лишком двести тысяч народу. Даже самого Махди и его халифов начинало тревожить это скопление народа, которому угрожали голод и болезни. Они то и дело отправляли все новые отряды на север для завоевания областей и городов, еще верных египетскому правительству.

При виде белых детей здесь тоже раздавались неприязненные возгласы, но тут толпа, по крайней мере, не угрожала им смертью. Может быть, никто не решался делать это вблизи самого Махди, а может быть, здесь люди больше привыкли видеть пленников, которых перевезли тотчас после взятия Хартума всех в Омдурман. Тем не менее глазам Стася и Нель представился настоящий ад на земле. Они видели белых и египтян, истязуемых до крови корбачами, голодных, изнемогающих от жажды, сгибающихся под тяжестями, которые их заставляли переносить, или под ведрами с водой. Они видели европейцев, женщин и детей, выросших в довольствии, а теперь выпрашивавших, как нищие, горсть дурры или ломоть сухого мяса, исхудалых, покрытых тряпьем, похожих на призраки, с почерневшими от лишений лицами и безумным взором, в котором застыли ужас и отчаяние. Они видели, как дикари хохотали при виде их, толкали их и били. На всех улицах и в переулках попадались такие картины, от которых глаза отворачивались с ужасом и отвращением. В Омдурмане свирепствовали ужасная дизентерия, тиф и оспа. Больные, покрытые пузырями, лежали у входа в лачуги, заражая воздух. Пленники несли на своих плечах завернутые в холст трупы только что умерших, чтоб похоронить их в песке, за городом, где настоящую тризну над ними справляли уже гиены. Над городом носилась стая ястребов, крылья которых бросали на озаренный солнцем песок траурные тени. Видя все это, Стась подумал, что лучше всего было бы и для него и для Нель как можно скорее умереть.

Однако и в этой бездне нищеты и человеческой злобы проглядывал изредка луч доброго чувства. В Омдурмане была кучка греков и коптов, которых Махди пощадил, так как они были ему нужны. Они не только оставались на свободе, но занимались даже торговлей и разными делами, а некоторые, особенно те, что для виду хотя бы переменили веру, исполняли даже разные должности у самого пророка. Это придавало им большой авторитет в среде диких дервишей. Один из таких греков остановил отряд и стал расспрашивать детей, как они сюда попали. Узнав с удивлением, что они только что прибыли и что их похитили из далекого Файюма, он пообещал сказать о них Махди и позаботиться об их судьбе. Пока он только сострадательно покачал головой над Нель и дал обоим по горсти сушеных диких фиг и по серебряному талеру с изображением Марии-Терезии. Солдатам он приказал, чтоб они не смели обижать девочку, и, простившись с детьми и сказав, что навестит их, пошел своей дорогой, повторяя по-английски: «Бедный птенчик!»

По кривым переулкам они дошли наконец до базарной площади, расположенной в центре города. По пути им попадались люди с отсеченными руками или ногами. Это были преступники, утаившие добычу, или воры. Наказания, налагаемые халифом и эмирами за непослушание или преступление против объявляемых пророком законов, были ужасны, и даже за легкий проступок, вроде курения табака, били до крови, до бесчувствия корбачами. Сами же халифы исполняли предписание лишь на виду у людей, а дома позволяли себе все, что хотели, так что наказания обрушивались только на бедных людей, у которых попутно отбиралось все их имущество. Ограбленным ничего не оставалось делать, как нищенствовать. Но так как в Омдурмане вообще чувствовался большой недостаток в припасах, то им приходилось почти умирать с голоду.

Множество нищих бродило вблизи ларей с провизией. Но первым предметом, обратившим на себя внимание детей, была человеческая голова, воткнутая на высокий бамбуковый шест, торчавший посреди площади. Лицо этой головы было иссушено солнцем и почти черно. Зато волосы на темени и подбородке были белы как молоко. Один из солдат объяснил Идрису, что это голова Гордона. Когда Стась услышал это, его охватило чувство беспредельного сострадания и возмущения, но в то же время кровь в жилах его оледенела от страшной мысли: так вот как окончил этот герой, этот рыцарь без страха и упрека, и притом человек справедливый и добрый, которого любили даже в Судане. И англичане не пришли ему вовремя на помощь, а потом вернулись, оставив его труп без погребения, на позор! В эту минуту Стась потерял веру в англичан. До сих пор он наивно думал, что Англия за малейшую обиду, причиненную кому-либо из ее граждан, всегда готова воевать с целым миром. На дне души его теплилась надежда, что и в защиту дочери Роулайсона, после неудачной погони, грозные английские полки будут двинуты, если окажется нужным, до самого Хартума и даже дальше. Теперь же он убедился, что Хартум и вся страна находятся в руках Махди и что египетское правительство и Англия думают скорее о том, как бы защитить Египет от дальнейших захватов, чем о том, чтоб освободить из плена плененных европейцев.