Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

Был пятый час вечера, и солнце клонилось уже к закату. Гебр начинал думать о ночлеге и хотел только добраться до какой-нибудь прогалины, где бы можно было устроить «зерибу», то есть окружить караван вместе с лошадьми забором из колючих мимоз и акаций, для защиты от диких зверей. Саба бежал впереди, лая на обезьян, которые начинали, завидев его, беспокойно метаться, и то и дело исчезал за поворотами ущелья. Эхо гулко повторяло его лай.

Вдруг он перестал лаять, а через минуту прибежал что было сил назад к лошадям с ощетинившейся на спине шерстью и с поджатым хвостом. Бедуины и Гебр поняли, что его, наверно, что-нибудь испугало. Переглянувшись, однако, они тронулись дальше, чтобы посмотреть, что бы это могло быть.

Но, миновав всего лишь один небольшой поворот, они вдруг сразу натянули поводья и мгновенно остановились как вкопанные перед поразившим их зрелищем.

На небольшой скале, возвышавшейся по самой середине довольно широкого в этом месте ущелья, лежал лев.

Их отделяло от него самое большее сто шагов. Могучий зверь, завидев всадников, поднялся и уставился на них. Низко стоявшее уже солнце освещало его огромную голову и мохнатую грудь, и в этом красном зареве он был похож на одного из сфинксов, украшающих вход в древнеегипетские храмы.

Лошади стали приседать, вертеться и отступать назад. Испуганные всадники не знали, что предпринять. Из уст в уста передавались лишь тревожные и беспомощные возгласы: «Аллах! Бисмиллах! Аллах акбар!»

А царь пустыни поглядывал на них свысока, недвижимый, как бы отлитый из бронзы.

Гебр и Хамис слышали от купцов, приезжавших со слоновой костью и каучуком из Судана в Египет, что львы ложатся иногда на пути караванов, которым приходится тогда просто-напросто сворачивать в сторону и объезжать их. Но тут некуда было свернуть. Оставалось разве только повернуть назад и бежать! Да! Но в таком случае не было почти сомнения, что страшный зверь бросится за ними вдогонку.

Опять послышались лихорадочные вопросы:

– Что делать?

– Что делать?

– Аллах! Может быть, он уйдет.

– Нет, не уйдет.

Опять наступила тишина. Слышен был только храп лошадей и ускоренное дыхание нескольких человек.

У Гебра мелькнула в голове дикая мысль: убить негра Кали и оставить его труп; дикий зверь, бросившись за ними, увидит на земле окровавленное тело и остановится, чтобы сожрать его.

Он притянул за веревку невольника к седлу и уже занес над ним нож, но в ту же секунду Стась схватил его за широкий рукав.

– Что ты делаешь, разбойник?!

Гебр начал вырываться. Если бы мальчик схватил его за руку, он вырвался бы в одно мгновение; но вырвать рукав ему было не так легко. Вырываясь изо всех сил, он хрипел в то же время сдавленным от бешенства голосом:

– Пес, если его не хватит, я убью и вас! Аллах! Убью, убью!

Стась побледнел как полотно; в голове у него как молния, пронеслась мысль, что лев, мчась главным образом за лошадьми, может действительно пробежать мимо трупа Кали, и тогда Гебр без малейшего сомнения убьет их, одного за другим.

И, таща его с удвоенной силой, он крикнул:

– Дай мне ружье! Я убью льва!

Эти слова поразили бедуинов своей неожиданностью, и они не знали, что делать, но Хамис, который видел еще в Порт-Саиде, как Стась стреляет, тотчас же закричал им:

– Дайте ему ружье! Он убьет льва!

Гебр сразу вспомнил выстрелы на озере Кароуне и, ввиду страшной опасности, перестал сопротивляться. Напротив, он поспешно дал мальчику в руки штуцер, а Хамис быстро открыл ящик с патронами, из которого Стась схватил полную горсть.

Потом он соскочил с лошади, зарядил ружье и двинулся вперед. В течение нескольких первых шагов он был как бы ошеломлен. Но тотчас же близкая и страшная опасность заставила его забыть обо всем другом. Перед ним был лев. При виде зверя у него потемнело в глазах. Он ощутил холод в щеках и в носу, почувствовал, что ноги у него точно налиты свинцом и дыхание спирает в груди. Ему стало страшно. В Порт-Саиде он часто читал, даже во время уроков, об охоте на львов; но одно дело было – рассматривать картинки в книге, а другое – очутиться лицом к лицу с чудовищем, которое смотрит на него точно с удивлением, морща свой широкий, похожий на щит, лоб.

Арабы затаили дыхание; никогда в жизни им не приходилось видеть ничего подобного: с одной стороны мальчик, казавшийся среди высоких скал еще меньше, чем он был на самом деле, с другой – могучий зверь, весь золотой в лучах солнца, величественный, грозный, «царь с огромной головой», как говорят суданцы.

Стась напряг всю силу воли, чтоб преодолеть бессилие, сковывавшее его ноги, и двинулся дальше. Еще минуту ему казалось, будто сердце готово выпрыгнуть у него прямо изо рта. Это длилось до тех пор, пока он не поднял ружье. После этого надо было думать о другом: подойти ли ближе или стрелять сейчас? Куда целиться? Чем меньше расстояние, тем вернее выстрел. А потому, значит, вперед! Сорок шагов… Еще много… Тридцать… двадцать! Вот уже воздух доносит острый, звериный запах…

Мальчик остановился.

Лев между тем встал, выгнул спину и наклонил голову к земле. Губы его начали разжиматься, брови надвинулись на глаза. Это крошечное существо осмелилось подойти к нему слишком близко, – и он стал готовиться к прыжку, присел на задние лапы…

Но… одно мгновение… Стась заметил, что мушка штуцера как раз совпала со лбом зверя. Он спустил курок.

Грянул выстрел. Лев привстал на дыбы, вытянулся – и грохнулся на спину, лапами кверху.

И так, в предсмертных судорогах, он скатился со скалы на землю.

Стась держал его еще несколько минут под выстрелом, но, видя, что судороги зверя прекращаются и что его желто-серое тело застывает в мертвой неподвижности, он выкинул старый патрон и зарядил ружье новым.

Скалистые стены еще оглашало громкое эхо. Гебр, Хамис и бедуины не могли сразу заметить, что случилось, так как накануне ночью шел дождь, и, вследствие влажности воздуха, дым от выстрела заслонил все в тесном ущелье. И только когда дым рассеялся, они стали кричать от радости и хотели поскакать к мальчику; но напрасно, – никакая сила не могла заставить лошадей сделать хоть один шаг вперед.

Стась повернулся, окинул взором четверых арабов и впился глазами в Гебра.

– А, – прошептал он, стиснув зубы, – довольно, разбойник… Теперь я поговорю с тобою по-другому… Теперь уж ты не убьешь ни Нель, ни кого другого…

И вдруг он почувствовал, что нос и щеки опять бледнеют у него и холодеют, но это был другой холод – не от страха, а от грозного, непоколебимого решения, от которого сердце в его груди стало на мгновение как бы железным.

– Да, они изверги, убийцы, и Нель в их руках… Но они уже не убьют ее, – снова прошептал он.