Виктор Делль - Право на жизнь

Вместе с Пахомовым Речкин выписался из госпиталя. Вместе прибыли на фронт. Причем произошел тот редчайший случай, когда Речкину повезло, он попал в свою часть, потому и Пахомова удалось пристроить рядом с собой, в разведке.

Лейтенант Речкин хоть и ушел в мысли-воспоминания, но и тишину слушал. Угадывал движение людей по болоту. Далеко, едва различимо, потом все ближе и ближе. Понял, что возвращаются разведчики. Речкин приподнял голову, увидел Пахомова, Качераву, Стромынского. В широких венках из веток, тростника, замаскированные на тот случай, если спадет туман. В такой маскировке летчик может и не разглядеть человека, он вроде кочки. Особенно если в воде по пояс или по грудь.

Бойцы принесли слеги, большую охапку прутьев. Не залезая под навес, не отдохнув, принялись переплетать слеги прутьями. В ход пошли, извлеченные из вещмешков, шнуры да веревки. Работали споро. Соорудили жесткие носилки. Переговаривались между собой. Слова произносили тихо. Речкин разбирал отдельные фразы, узнавал говоривших. Не было Кузьмицкого и Асмолова.

— Готово, лейтенант, — сунул голову под навес Пахомов.

— Кузьмицкий с Асмоловым? — спросил Речкин.

— Идут, — сказал Пахомов. — Давай выбираться.

Сержант подлез к Речкину, помог развернуться, они выбрались из укрытия.

Туман и вправду был низинный. Клубился, растворяясь, открывая пространство. Когда туман рассеивался, болото просматривалось далеко. Лейтенант увидел Кузьмицкого. Поджарый, чуть сутуловатый, тот осторожно передвигался по болоту. За ним след в след пробирался Асмолов. Он был ниже Кузьмицкого, вода доходила ему по грудь. В руках у обоих шесты, на головах такие же веники, как и у остальных разведчиков группы. Двигались оба не торопясь. Шаг, остановка, проба дна, еще шаг. Как говорят, в час по чайной ложке.

Оба Лени в разведку пришли сравнительно недавно, хотя опыт войны был у одного и у другого.

Вернулись они в таком виде, что, будь жив Денис Рябов, он обязательно прокатился бы по их адресу. Сказал бы что-то о леших или еще что-нибудь. Веники на голове, форма в тине, лица вымазаны. Асмолов бы отмолчался, Кузьмицкий ответил бы. В том смысле, что болото это по сравнению с Пинскими, откуда он родом, «тьфу, семечки», а до настоящих болот, до тех опять же, что у него на родине, «переть и переть». «Веришь — нет, — сказал бы Кузьмицкий, — у нас есть деревни, до которых немцы так и не добрались. И не доберутся, — убежденно подтвердил бы он. — Такие топи, что, поставь пулеметчика, ни один немец не пройдет». Подобные разговоры возникали не однажды. «Мы, бывало, так кляли свое бездорожье, с войной оно нашим спасением стало», — говорил Леня. «Во чудик, — отзывался обычно Рябов, — зачем тогда сюда приперся? Сидел бы себе с пулеметиком, немцев пощелкивал бы». Денис балабол, как назвал его Колосов, к любой фразе прицепится. Кузьмицкий парень серьезный. «Сиди не сиди, — скажет, — а немца гнать надо».

Били они немца неплохо. Отряд, в котором воевал Кузьмицкий, вырос до бригады. Партизанам удалось наладить связь с Большой землей. С землей, свободной от оккупантов. С этой целью посылали за линию фронта группу. Кузьмицкого в том числе. Два месяца пробиралась группа к фронту. Леню ранило. Товарищи дотащили его до своих, сдали в госпиталь. После выписки Лене предложили учиться подрывному делу, чтобы потом лететь в тыл врага, но он отказался. Сказал, что мечтал хоть раз повоевать, как люди воюют. Чтобы враг был впереди, а за спиной свои. Человек он прямолинейный, говорит, что думает. Надоело, мол, драться в постоянном окружении, когда сзади, с флангов, спереди и сверху только враги. По принуждению людей в тыл к немцам не посылали, дело это было сугубо добровольное. Просьбу его учли, направили в стрелковую дивизию. Очень скоро Кузьмицкий заскучал. По прежним товарищам, по нелегкому своему житью-бытью. Надумал податься в разведку. Попал в группу лейтенанта Речкина.

Леня Асмолов в свой черед мало чем отличался от Кузьмицкого. Ниже ростом, и все. Такой же чернявый, такой же остролицый. Тоже белорус.

Осенью сорок первого года немцы повесили отца. В декабре погибла мать. Попала в облаву, ее расстреляли немцы в числе других заложников. Зимой немцы угнали в Германию сестру. Сам он тоже попался, его забрали, избили, бросили в телячий вагон. Произошло это в феврале сорок второго года. Такая вот хроника.

Эшелон гнали в Германию, стало быть, в рабство везли людей, в ненавистную неметчину. Ночью, на первом же перегоне, Леня вылез в крошечное окошко вагона, прыгнул, скатился с насыпи. Удачно прыгнул. Разбил лицо, ободрался, но ни рук, ни ног не сломал. Несколько месяцев шел к фронту. Выбрался к своим. К этому времени его возраст подлежал призыву.

Воевал Асмолов отчаянно. Был отмечен орденом Красной Звезды. Мог подобраться к немецким окопам, забросать гитлеровцев гранатами, вызвать панику и скрыться. Смог угнать от немцев целехонький танк, за что и был награжден орденом. Одно не мог — видеть немцев живыми. Это его свойство привело Асмолова в штрафную роту.

Бои сильные были. Была неудачная атака. Его товарища захватили немцы. Бросили истерзанного на колючую проволоку напоказ: смотрите, мол, с каждым из вас такое будет. Тут атака. Выбили они немцев. Асмолов озверел, увидел вражеских солдат в ненавистной форме, срезал всех одной очередью. Те немцы оказались пленными, нельзя в них было стрелять. Асмолова судили, отправили в штрафную. На верную смерть отправили, так надо было понимать, потому что известно, в какое пекло посылали штрафников.

В штрафных, дело известное, до первой крови воевалось. Асмолов кровь пролил. Рану получил пустяковую, вернули его в свою же часть. Позже предложили перейти в разведку. Начал с полковой, дошел до фронтовой. Попал в спецгруппу лейтенанта Речкина. Парень он был неплохой, но за ним до сих пор приходилось присматривать особо. В нем был заложен эмоциональный заряд с взрывателем замедленного действия, причем неизвестно, когда этот взрыватель сработает. Речкин постоянно приглядывал за Асмоловым. Лене лишь бы убить немца, а в разведке это не всегда кстати.

На Кузьмицком и Асмолове не оказалось сухой нитки. Форма потемнела от воды. Устали. Выбрались на островок, легли, перевернулись на спины, задрали ноги, сливая из сапог воду.

— Есть проход, товарищ лейтенант, — доложил Кузьмицкий.

Пахомов дал условный сигнал Ахметову, чтобы тот приближался к группе. Трижды стреканул по-сорочьи.

Ахметов приблизился, как всегда, неслышно. Умел ходить этот боец. По песку, по траве, по лесу, по воде. Когда он движется, не услышишь ни шороха, ни хруста веток, ни всплеска. Выдержка завидная, чутье звериное. Опасность чувствует даже невидимую. У него ноздри в этот момент раздуваются: хищник, да и только. В минуты опасности он и передвигаться старается кругами, к подозрительному месту подбирается с подветренной стороны. Терпеть не может курящих людей. Говорит: «Табак ветер далеко носит, табак выдает. Табак смерть в себе носит». Ахметов обнаружил немцев на проваленной явке, ему спасибо за то, что упредили они немцев, напали первыми, уничтожили засаду. Ушли. И оторвались бы, не случись такое с Неплюевым. Нервы, нервы не выдержали у радиста — это факт. Закваска, видать, оказалась слабоватой у парня: первый рейд, первый поиск, слабая подготовка. Цена одна — жизни товарищей. Погибли Женя Симагин, Саша Веденеев, Денис Рябов. Добровольно вызвались прикрывать отход группы. Женя, Саша, потом, когда пришлось оставлять в тайнике Колосова с радистом, Денис.