Виктор Делль - Право на жизнь

— Митяй! — крикнул парень.

На зов из дома вышел еще один, постарше, черноволосый с усами, тоже в сапогах, в пиджаке. Он подошел к тому, что ощипывал кур, поставил возле него пустое ведро, сказал что-то. Принял потрошеных птиц, вернулся в дом. Тот, что остался, поднял колодезное ведро, крутнул его, выплеснул воду с потрохами и перьями себе под ноги. Потом он неторопливо достал из колодца чистой воды, перелил ее в порожнее ведро, вошел в дом. Ни тот, которого, парень назвал Митяем, ни сам он, входя, в сени, ног не вытерли, хотя, лежал там, помнил Колосов, плетенный из тряпиц половик.

Время приблизилось к полудню. Сквозь тучи стала проглядывать синева. От света, которого прибывало, от омытости дождем, или от того и другого вместе, стволы подступавших к дому берез выбелились, листья их крон сделались более яркими, зазеленели той приятной для глаз зеленью, когда она в самой силе, не тронуло ее дыхание пока еще далекой осени, не потускнели краски. Сидя в кустах, внимательно приглядываясь к дому лесника, вслушиваясь в говор леса, Колосов думал о том, что обнаруживать себя не следует. Те, что в доме, ни партизанами, ни родственниками лесника быть не могут. Гость не понесет грязь в дом хозяина. Гость и без хозяина не вывалит потроха и перья ощипанной птицы под окнами. Настораживал внешний вид незнакомцев. Слишком сытыми они выглядели. Усталости не заметил в их облике Колосов.

На крыльце появился еще один. Тоже молодой и тоже, как тот чернявый, с усами. Только коротконогий, с копной длинных, давно не стриженных соломенного цвета волос. Он вышел по малой нужде, справил ее с крыльца. Колосов понял, что в доме скорее всего полицаи. Встречался он с подобными типами, и не раз. «Сволочи, — ругнулся про себя старшина, — где жрут, там и…» Подумал о том, что в доме засада. Не та, когда глаза прилипают к щелям, а уши выслушивают каждый шорох. Открытая, под своих. Заходи, мол, тут тебе рады. Если бы не забота о радисте, Колосов до вечера просидел бы в зарослях. Узнал бы, сколько их в доме. Если трое, можно было бы схватиться, передушить по одному. У последнего допытаться, что это за капкан и для кого приготовлен. Но на нем оставался Неплюев. Придется искать другой выход. Теперь надо будет идти в деревню. Если в доме лесника засада, то и в деревне что-то произошло, там хоть что-то, да знают. Худые вести далеко и быстро скачут. Главное теперь — найти верного человека. Не первый раз пробирается по тылам Колосов, всякое бывало, но не было, чтобы в критических ситуациях разведчики оставались бы без помощи. Народ в селах свой, верный. Он не раз убеждался в этом.

Из укрытия старшина вылезал осторожно. По-пластунски да пригнувшись. На расстоянии поднялся, пошел в рост. Почувствовал взгляд. Давно это у него выработалось, с сорок первого года, когда не раз и не два приходилось старшине пробираться тайными тропами. Чувствовал он взгляды. Ворон посмотрит, Колосов обернется. Или нервы ни к черту, или судьба его бережет. И выручает. Под Смоленском он так же почувствовал, будто в спину толкнуло. Упал. В тот же миг раздался выстрел. Колосов откатился, заметил немца, срезал его очередью — и деру. Он и на этот раз повторил маневр, но стрелять ему не пришлось. Старшина увидел женщину. Увидел мельком, потому что женщина скрылась за стволом дерева, побежала. Колосов припустился за ней.

— Стой, мать, стой! — закричал, нагоняя.

Не кричал, говорил, опасаясь, как бы далеко не разнесся его голос.

Женщина бежала, не оглядываясь. На ней был брезентовый дождевик, длинная, до пят, юбка. На ногах — сапоги. Колосов поддал, нагнал женщину.

— Стой же, мать, кому говорят!

Женщина остановилась, обернулась. Старшина понял, что никакая она не мать и матерью быть не может, потому что значительно моложе его по годам. Лицо в веснушках. Курносая. Брови-дуги разлетелись в стороны. Из-под платка выглядывает белесая с желтым завитушка волос. На вид можно дать лет шестнадцать.

— Ты чого, чого за руку хватил! — пыталась вырваться девушка, но Колосов держал крепко.

— Стой же, поговорить надо.

Старшина встряхнул ее с силой. Чтобы хоть как-то ее остудить. А может быть, и успокоить. Напуганной выглядела девчонка.

— Говорун какой, — сказала незнакомка. Дышала при этом трудно, глядела исподлобья. — Пусти, тады и говори.

Она произнесла еще несколько фраз, из которых старшина понял, что девушка местная. Здесь подобным образом говорили многие. Были деревни, в которых люди говорили на смеси украинского, белорусского и русского языков.

Он выпустил руку девушки. В голове гулко бухало. Не только от бега, от бессонницы последних дней, когда приходилось быть особенно осторожным, когда заботы всей группы свалились на него одного. Появилась надежда на помощь. Человек встретился. Одета более чем просто. На лице словно след тяжелой болезни застыл. Колосов не впервые встречал такие лица. Они означены глубокими, появившимися до времени морщинами, изломанными складками над переносьем. В людях, переживших оккупацию, поражала Колосова их сутулость. Та профессиональная сутулость, которая свойственна лишь грузчикам. «Оккупация согнула, но не сломила людей». Он слышал эту фразу не раз. Про себя думал, что тяжесть оккупации повесомее всех нош, если так гнет людей. Понадобятся годы, чтобы человек выпрямился.

— Ты кто? — спросил Колосов.

— Чоловик, — ответила девушка.

Дышала она, как и он, по-прежнему трудно. Смотрела на него хмуро.

— Вижу. Не заяц, — произнес он, соображая, какие слова сказать незнакомке, чтобы она поверила, помогла как-то связаться с людьми. Большой помощи он не ждал.

— Что в лесу делала?

— Чого делала, моя забота. Ты сам чого в избе выглядал?

— Мне помощь нужна, — открылся Колосов.

По словам девушки он понял, что она следила за ним, видела, как таился он в зарослях. Если б она хотела выдать его, шумнула бы возле дома…

Большой беспородный пес, черный, как худая весть, стал появляться на окраине деревни Малые Броды в одно и то же время, вскоре после захода солнца, когда и свет не угас, и темень не наступила. Он выходил из леса, принюхивался, переплывал реку Тулью. Отряхивался. Пропадал.

Луг на берегу Тульи, в том месте, где чуть позже пес появлялся снова, когда-то хотели дренировать. Изрыли его, но дренажные трубы заложить не успели. Началась война, с нею — оккупация. По всему лугу теперь тянулись глубокие борозды, густо стояли травы, топорщился кустарник.

Пес нырял в заросли, а выныривал недалеко от дома старосты. Вначале он подходил к дому Шутова близко, его можно было разглядеть. Шерсть на нем свалялась. Одно ухо торчало треугольником. Другое — висело лоскутом, формы не имело. Пес густо зарос шерстью. Когда же вытягивался, напрягал мышцы, можно было разглядеть на его теле розовые рубцы. И были у пса белые-белые, глаза. Сочетание черноты и этих странных, глаз вызывало чувство неприязни к животному, было в этом сочетании что-то пугающее.