Виктор Делль - Право на жизнь

Пес выходил из зарослей, садился. Передние лапы ставил широко, и тогда можно было видеть его широкую грудь. Он казался изваянным из камня: вечным, как ночь в ненастье, как безысходное горе непрекращающихся потерь. Он появлялся то в одном месте, то в другом, но садился неизменно мордой в сторону дома Шутова, чуть приоткрывал клыкастую пасть, начинал выть.

В первые дни Шутов на вой не выходил. Потом не выдержал, вышел, шумнул на пса, бросил в него корягой. Пес оскалился, Шутову пришлось отступить. Староста забежал к себе на двор, спустил с цепи волкодава. Злющий волкодав Шутова на пришлого пса не кинулся, как кидался он на деревенских собак, скулил, норовил удрать в сарай. Как позже выяснилось, подобное творилось и с остальными собаками в деревне. Все они затихали, переставали брехать, старались укрыться. Шутов ударил волкодава за такое его поведение, выгнал со двора в ночь. Утром его обнаружили мертвым. Горло и живот у волкодава были разорваны, внутренности частью съедены. Шутов, как увидел такое, перепугался. Стал креститься. Поминал нечистого. Пошел к полицаю Кольке Лысухе, благо тот жил через дом. Колька в этот момент только что хлебнул самогона, закусывал. Идти, с Шутовым ему не хотелось. Тем более, что накрапывал дождик. «Повоет, перестанет», — отмахнулся Колька. Староста стал уговаривать. Пообещал четверть самогона «за эту, — как он выразился, — окаянную тварь». «Только ты стрельни ее», — попросил Шутов. Колька поупрямился. То ли цену себе набивал, то ли от неохоты обуваться. В конце концов согласился.

Пес подпустил их близко. Казалось, он не обращает на них внимания. Колька дослал в ствол патрон, поднял карабин, хотел выстрелить. Пес скакнул в заросли. Ни одна былинка не выдала его дальнейшего движения. Словно он пригнулся и замер. С карабином на изготовку Колька подошел к тому месту, где скрылся пес. Черного зверюги след простыл. Шутов с Лысухой потоптались в зарослях, Колька пальнул для острастки, пошли они домой. Вслед им раздался вой. Они пытались разглядеть собаку, но темень сгустилась, пса они не увидели. Колька стрельнул два раза на голос, вой не прекратился. «Вот тварь…» — зло выругался полицай. «Выследить надо», — сказал староста. На выстрелы прибежали Ванька Рыков, Митька Стрельцов — гарнизон Малых Бродов. Узнав, в чем дело, стали ругаться. Староста повел всех к себе. Вслед им выл и выл приблудный пес.

Вой этот стал раздаваться каждый вечер. Каждый вечер староста вместе с полицаями устраивал на пса охоту. Стреляли в животное, на его голос, в темноту наугад. Пес продолжал выть. Разжигал азарт преследования. Староста, полицаи караулили у реки, прятались в зарослях, ставили капканы. Пес обходил и засады, и хитроумные ловушки. Азарт преследователей перешел в нервную торопливость. Позже — в суеверный страх..

Шутов навесил дополнительные запоры на дверях, плохо спал. Страх его передался полицаям. Сильные над безоружными людьми, опьяненные не только самогоном, но и властью, они быстро поддались страху перед непонятным одичавшим, неведомо откуда объявившимся псом. Матюгаясь, рассказывали они друг другу истории о нечисти: оборотнях, вампирах и прочем, не вдаваясь в то обстоятельство, что страх вошел в них раньше, вместе с предательством, которое они совершили, а пришлый зверь явился всего лишь толчком к проявлению более серьезного страха перед расплатой за содеянное. Шел тысяча девятьсот сорок третий год.

По-иному отнеслись к появлению пса жители деревни. Старики уверенно говорили, что собаки воют по покойнику, и если пес сидит мордой к дому кровопийцы Шутова, то так тому и быть, не жилец староста на белом свете. То же самое предрекали полицаям. Вспоминали обиды, те преступления, которые совершили изменники.

Шутов появился в Малых Бродах вскоре после прихода гитлеровцев. Где он пропадал до этого, никто не знал. Он исчез в период коллективизации. Слухов о нем тоже не доходило. Но как только деревня оказалась под немцем, он и объявился.

Приехал Шутов на двух подводах. Свой дом спалил тогда же, когда скрылся. Вернувшись, занял здание бывшего сельсовета и почты. Участок обнес забором. Заставил односельчан копать ему погреб.

Приехал он не один. В телеге, запряженной здоровенным битюгом, сидел с ним вместе нервный молодой человек. Был он в шляпе, при галстуке. На ногах поблескивали лакированные туфли. Губы, нос, узкий лобик вытянуты вперед, отчего лицо похоже на корень турнепса. Он все принюхивался, морщился, всем видом своим давая понять, как противен ему деревенский воздух. Вторая подвода была доверху завалена барахлом.

Шутова узнали сразу. О втором гадали, кто бы это мог быть. Разъяснилось на следующий день. В деревне появился немецкий офицер с солдатами и полицаями. Состоялся первый сход. Сходом его можно было назвать условно, потому что никто к новой власти на поклон не пошел. Солдаты и полицаи сгоняли жителей деревни прикладами. Нервный молодой человек оказался переводчиком. Он разъяснял то, о чем говорил немецкий офицер. А говорил он страшные слова. О земле. Отныне и навсегда она становилась собственностью великой Германии. Леса, реки, деревня, люди в ней — все это теперь тоже принадлежало Германии, а Шутов назначался представителем новой власти. Приказы старосты должны выполняться беспрекословно. Отныне и навсегда вводилась порка. За особо грубые нарушения — расстрел. Запрещалось собираться группами, выходить из дома с наступлением темноты, укрывать раненых, продукты, одежду… Все ценности предлагалось немедленно сдать…

Офицер говорил долго. Чаще других произносил слова «новый порядок» и «расстрел». Он стоял на ящиках возле дома Шутова: крепкий, глаженый, в блестящих, до колен сапогах. Хлестал по голенищам оструганным прутиком. После каждой фразы плотно смыкал губы. Выдерживал паузы. Смотрел при этом на жителей деревни сквозь прищуренные веки, откинув голову. Острый нос его казался клювом хищной птицы.

Нервный молодой человек, стоящий рядом с офицером, но чуть ниже, успевал говорить, смотреть на офицера, оборачиваться к толпе. Поворачивался резко, всем телом, и оттого казалось, что он дергается. Гладко зализанные волосы разлохматились. Он очень старался. Если слова можно было бы превратить в дубинки, он бы каждым слогом бил по голове и старого, и малого, так хотелось ему угодить немецкому офицеру.

В опустевших домах в это время шел настоящий разбой. Перетряхивались сундуки. Срывались фотографии, портреты. И солдаты, и полицаи гонялись за курами. Стреляли свиней. Туши свежевали, под открытым небом. Бросали их на подводы. В кровь, в туши бросили связанных учителя Николая Васильевича Костина, заведующую клубом Сарру Исааковну Шварц, жену командира Красной Армии Галину Васильевну Горину. Их вырвали из толпы.