Виктор Делль - Право на жизнь

Сказал «повезло» — задумался. Везение не сорная трава, на пустыре не вырастет.

Мы ведь к сорок третьему году огромную работу проделали. Я имею в виду всю нашу подпольную организацию и партизанскую бригаду «За Родину!», в тесном контакте с руководством которой мы свое дело ставили.

Основу сопротивления мы заложили в сорок первом году. Тогда же отобрали самых надежных людей, вооружились. Позже наладили связь со штабом партизанского движения, с командованием фронта.

Не скрою, удавалось не все. Но шли мы не по наезженной дороге. Случались провалы, неоправданные потери. Но было и другое, сами немцы нас же и учили. Провалы, неудачи анализировались, все мы в тот период проходили закалку, набирались опыта.

Уже в сорок втором году гитлеровцам пришлось считаться с нами. Поскольку именно в сорок втором году на борьбу с оккупантами нам удалось поднять весь район. Мы выпускали газету, распространяли листовки. Сумели провести мобилизацию тех возрастов, которые подлежали призыву в армию. Часть людей переправили через линию фронта.

Появилась рация. Мы соорудили собственный партизанский аэродром…

О наших славных делах я мог бы рассказывать бесконечно долго. Но разговор-то зашел о везении. Именно это слово заставило меня пристальнее вглядеться в прошлое.

Скажу так.

Если бы в тот период не повезло Саше Галкину, повезло бы другому нашему товарищу. Ведь на нашей, а не на немецкой стороне была всенародная поддержка — это главное. Повторю еще раз: везение не сорная трава, на пустыре не вырастет. Мы сами себе готовили такие везения».

До войны, в больнице, где работал отец, услышал лейтенант Речкин слова: «Оно всегда так, живой о живом думает». В войну эти слова в разных вариантах слышаны им были не раз. Лейтенант и сам при случае повторял их неоднократно. Тогда, когда, наскоро прикрыв землей тела павших товарищей, уходили, не успев обозначить братские могилы фанерной табличкой хотя бы с фамилиями погибших, тогда, когда не было возможности похоронить. Живой о живом думает. О деле, стало быть.

Дел на войне много. Топать и топать, меряя версты, копать и копать, перелопачивая горы земли. Бежать. Карабкаться. Ползти. Стрелять и стрелять. Убивать и убивать. Для того чтобы выжить. Победить. Положить конец жестокости. Наперед, на все последующие годы пресечь разного рода авантюры, от которых все человечество, во все прожитые годы несло лишь потери.

Так говорил отец Речкина, старый больной человек, прошедший первую мировую и гражданскую войны, уважаемый врач районной больницы в городе Истре под Москвой, так считали друзья отца. Отец говорил, что войны, даже самые малые, водоворотами бездонных омутов заглатывают такие возможности человечества, которые трудно себе представить. «Люди научились считать, — постоянно подчеркивал отец, заметно горячась, повышая голос в разговоре, если о том заходила речь. — Они считали после каждой из войн. Потерпевшая сторона — убытки, победившая — прибыли. И те, и другие считали потери. Находились, находятся историки, которые оправдывали и оправдывают войны. Войны-де не дают закостенеть человечеству, они, мол, рычаги прогресса. Но кто подсчитает невосполнимое, утерянное безвозвратно! На земле не так часто появляются таланты. Еще реже — гении. Архимед! Леонардо! Ломоносов! Пушкин! Маркс! Другие, чьим гением озарялся путь человечества в развитии искусства, науки, техники, социального прогресса, перехода от формации к формации, то есть постоянного движения вперед. Войны — пожиратели жизней, умов. Родившихся. Нерожденных. Может быть, более значительных личностей, чем те, имена которых свято чтут все люди земли. Войны уничтожают возможности человечества…»

Отец поднимался чуть свет. Поздно возвращался. Закрывался в кабинете, писал или читал, то есть снова и снова работал. Были к тому же срочные вызовы, поездки по району.

Мать Никиты умерла при родах. Никиту воспитывала сестра отца, в меру строгая, в меру добрая тетя Лиза. Она следила за тем, чтобы мальчик был вовремя накормлен, обут, одет, на этом ее воспитание кончалось. Большую часть времени Никита оставался сам с собой наедине. Кроме нескольких дней в году. В разгар лета на петров день к отцу приезжали друзья. Отец брал отпуск. В доме становилось и людно, и шумно. Было застолье. Прогулки по живописнейшим окрестностям Истры. Были разговоры. Споры. Отец говорил несколько выспренне, однако то, что он говорил, затрагивало Никиту, мысли отца западали в память, под их воздействием складывалось собственное мировоззрение.

Никита рос, учился, успешно окончил школу. Предстояло решить вопрос: кем быть? Друзья у отца — военные люди. Часто говорили о войне. В том смысле, что быть противником войны не означает отказа от участия в ней. Тем более что мир в который раз шел к войне. Если это случится, надо раз и навсегда определить свое место в будущем. Отец от совета воздержался. «С детских лет, — сказал отец, — я учил тебя самостоятельности. Решай сам». Никита в конце концов решился, поступил в военно-инженерное училище. Окончил его в сорок первом году. Назначение получил на западную границу. Там он и встретил войну.

Сон не шел. Лейтенант Речкин понимал, что передышка короткая. С утра возобновится. Не преследование, нет. Преследуют тех, кто уходит. Им уходить некуда. С утра немцы погонят вперед полицаев, полезут сами. Они поймут, что остров не только хорошее укрытие, но и ловушка для разведчиков. Поймут то, что взять группу будет нелегко. Но они попробуют взять. Именно взять. Потому что в группе, как они надеются, радист и рация. Ни бомбометания, ни артиллерийско-минометного огня, прикидывал Речкин, с утра не будет. Немцы предложат сложить оружие, прекратить, как они любят говорить, бессмысленное сопротивление. Потом они начнут штурм.

Речкин провел ладонью по шероховатой поверхности камня, возле которого лежал. Подумал о том, что на стороне группы главное преимущество — кусочек твердой суши. Обзор хороший. Пахомов сказал, что с острова хорошо видно. Опасение, что немцы могут подтащить к болоту лодки, брать в расчет, видимо, не стоит. По такому болоту, как это, не пройдет даже плоскодонка. Слишком густо оно заросло. Есть разводы воды, но лодку в них не втиснешь. Нечем толкать лодку, шесты не достают дна. Правда, немцы, судя по словам Ахметова, нашли проводника. Если так, то они пойдут по следу группы. И двигаться им придется в ряд. По грудь в воде, в болотной жиже. Из такого положения не очень прикроешься огнем. С берега можно бить прицельно. Всяко прикидывал Речкин, но по всему выходило, что немцам их не взять. «Если так, — подумал лейтенант, — то осада может оказаться долгой». От такого вывода легче Речкину не стало. Тяжело дышалось, нелегко думалось.