Виктор Делль - Право на жизнь

Память лейтенанта выхватила из прошлого похожий день, белесоватую синь неба, такие же облака. Лейтенант увидел себя в прошлом, когда было ему лет семь-восемь. Он так же лежал на спине, смотрел в облака, они напоминали ему людей и животных. Так же пахло сеном. Покатая спина возницы заслоняла круп лошади. Сбочь от возницы сидел отец.

К тому времени он уже знал, что его мать умерла при родах. То есть он не мог ее помнить. И все-таки он помнил каждую черточку дорогого лица. Мать запомнилась в белом. Она была медсестрой, «сестрой милосердия» — как называл ее отец. Столь же белым была у нее лицо. А на нем черные брови, черные глаза и ровные, снежной белизны зубы. Запомнились черные густые пышные волосы.

В доме было много фотографий матери. Но в том-то и дело, что память Речкина хранила не только материнские черты, но и цвет. То, что не могла передать фотография. Мальчику, кроме того, запомнились движения. То, как утыкался он в колени матери, плача от ушиба, а она поглаживала его мягкой теплой ладошкой, целовала в макушку горячими губами. Поднимала. Сажала на колени. Прижимала к сердцу. Он слышал равномерные удары материнского сердца. Они успокаивали, поскольку бились в лад собственному сердцу, он ощущал этот лад.

Память прокручивала и прокручивала то, что глубоко засело в нем именно от общения с матерью. Он слышал ее голос. Мать напевала что-то ритмическое, но вместе с тем и жалостливое. Видел, как мать накрывала на стол, хлопотала, уходила на кухню, несла оттуда самовар. Сам он сидел на стуле, значит, был уже большой…

Колеса чуть поскрипывали, телега раскачивалась, мальчику казалось, что он в ладье, ладью несет течение. От тепла, от покоя, который вдруг охватил его, он прикрыл глаза. В тот же миг почувствовал прикосновение. Мягкое, едва ощутимое. Не испугался. Не всполошился. Сразу понял, что головы его коснулась ладонь, что ладонь материнская. Мать взъерошила ему волосы, закрыла ими лоб, надвинула их на глаза. Потрепала ладошкой сначала по одной щеке, потом по другой. Он вскинул руки, чтобы поймать и не отпускать материнскую руку, поймал воздух. Открыл глаза. Сел, ошалело уставившись в пространство.

Они подъезжали к Истре со стороны Звенигорода. Дорога пошла под уклон. Им еще предстояло скатиться вниз, к деревне Вельяминово, к деревянному мосту через реку, за которым, собственно, от железнодорожного переезда и начинался город. Пока же город был виден почти весь. Горел на солнце купол Ново-Иерусалимского монастыря. Из-под железнодорожного моста недалеко от вокзального здания выбегала Истра-река. Петляла. Скрывалась под откосом. Появлялась вновь, все так же изгибаясь, бежала среди холмов в низком ложе, а на левом ее берегу маяком светлела еще одна хрупкая издали церковь. Бег реки со всеми ее изгибами был означен крупноголовыми ветлами, зарослями кустов по обеим ее берегам. Не умолкая пели жаворонки. Их было много в летнем небе. Если умолкал один, песню подхватывал другой. От этого казалось, что пение жаворонков бесконечно. Крохотные птицы забирались под собственное пение так высоко, что пропадали из глаз. В стороне, там, где под откосом скрывалась Истра-река, парил коршун.

Сначала он не понял, куда делась мать. Не понял, почему он не смог ухватить ее за руку. Понял, что мать ему привиделась. В тот же миг испытал пронзительную жалость к себе. Он расплакался, стал звать мать. На его слезы вскинулся отец. Развернулся. Сграбастал сына в охапку, прижал к себе, повторял одно и то же: «Что ты, сынок, успокойся, что ты…» Одну и ту же фразу, все те же слова.

Дорога пошла круто под уклон. Возница соскочил с телеги. Шел рядом с лошадью, придерживаясь рукой за оглоблю.

Отец будто споткнулся на одних и тех же словах. Заплакал. Мальчишке стало жалко отца. Он впервые испытал это чувство. Удивился не только слезам отца, но и этому возникшему в нем чувству, от которого захотелось стать сильным-сильным.

Желание стать сильным пришло к нему через проявление слабости родным человеком. Мысленно к этому факту Речкин будет обращаться не раз, как только повзрослеет, станет задумываться над фактами, над явлениями.

Слабость требует защиты. Слабость требует силы. Силы-стены, силы-опоры. Тут такая взаимосвязь, другой не дано. На той дороге возле родного города в нем впервые проклюнулось то, что должно было проявиться гораздо позже, по достижении определенного возраста, но ранняя потеря матери, отсутствие ее ласк, которые всего лишь грезились, повзрослили его не по годам…

С этими мыслями лейтенант и заснул. Проснулся от движения воздуха. От ощущения присутствия людей. Он открыл глаза, увидел рассвет. Скосился. Увидел комбрига и комиссара. Те стояли, не решаясь будить раненого лейтенанта. Но если они пришли, значит, он был нужен.

Накануне Солдатов и Грязнов побывали в землянке у Речкина. Все, что надо было знать лейтенанту, он узнал из первых уст. О радисте Неплюеве, о старшине Колосове, о докторе Ханаеве, который собирался помочь Неплюеву. Причем надежда на эту помощь допускалась с большим оглядом. Накануне сердце Речкина екнуло при встрече с Грязновым. Лейтенант, как и старшина, запомнил, узнал капитана из сорок первого года. Однако комбриг и старшина вошли к Речкину с улыбкой, улыбка сама по себе если не гарантия, то предложение дружбы или расположения.

Теперь Речкин увидел на лицах командиров озабоченность. Видно было, что пришли они к Речкину по серьезному делу.

Дело оказалось слишком серьезным. Об эксперименте над Неплюевым, о котором говорили накануне, теперь и разговору быть не могло. Ханаев обдумал возможные последствия, пришел к неутешительному выводу, что время они потеряют, вред организму радиста нанесут непоправимый, цели своей не достигнут. Оба они доктору верили, пришли к лейтенанту с единственной целью: найти какой-то иной вариант.

Какой?

Единственным вариантом было — послать, как и прежде, связных к фронту.

В разговоре с раненым комбриг пошел даже на то, что раскрыл некоторые данные, готовые к передаче командованию фронтом. Продемонстрировал, так сказать, свое особое расположение, доверие к посланцу фронта, вовлекая лейтенанта в активный поиск выхода из создавшегося положения. Предполагаемая попытка одна из многих, но все они пока кончались неудачами.

По мнению Солдатова и Грязнова, выход тем не менее оставался прежним. Надо снова посылать группу. В группу включить фронтовых разведчиков.

Лейтенант понял партизанских командиров. Попросил прислать к нему старшину Колосова.

Проснулся Колосов рано. Рассвет едва проклюнулся. Рассвет вычертил окно полуземлянки, подоконник, трофейные котелки на нем, обрезанную гильзу от снаряда, которая вечером, когда ложились спать, служила светильником, точнее — коптилкой, поскольку света от нее было мало, а копоти хоть отбавляй. Копоть имела стойкий запах, запах не выветрился за всю ночь.