Ярослав Гашек - Всемирный следопыт, 1930 № 09

На круглой, повиднмому, расчищенной среди ельника полянке стояла небольшая бревенчатая церквушка, уныло завалившаяся набок. Древняя архитектура церкви поразила Раттнера: на высоком четырехгранном срубе стояли друг на друге небольшие, постепенно уменьшавшиеся восьмерики, заканчивавшиеся деревянной главкой с восьмиконечным крестом.

Уже не таясь, он вышел на полянку, разглядывая с любопытством церковь. Силуэт ее был акварельно тонок. Слюдяные окна горели на солнце. Трухлявые, обомшелые двери, сорвавшиеся с петель, валялись на пороге.

По прогнившим, осыпающимся под ногами ступенькам Раттнер поднялся на крыльцо-паперть и вошел в церковь.

Призрачный мертвый свет просачивался в слюдяные окна. Под куполом со свистом носились стрижи. Семнадцатый век хмуро взглянул на него с темных икон, висящих на бревенчатых стенах.

Алтарь, куда прошел толкаемый странным любопытством Раттнер, был почти разрушен. В выбитые окна намело ветром кучи мокрых осенних листьев. Откуда-то из угла выскочила потревоженная человеческими шагами сова и закружилась по церкви в слепом, но бесшумном полете.

— Свято место не бывает пусто! — улыбнулся Раттнер.

В полу, где стоял когда-то престол, чернел квадратный люк.

Вниз, в церковное подполье, уходила лестница, ощерившаяся по-старушечьи выпавшими ступеньками.

— Коли исследовать, так уж до конца! — оправдывал себя Раттнер, сползая на животе по бесступенчатой лестнице. Достал из кармана электрический фонарик и тонким световым жалом нащупал тьму.

Он стоял в большом просторном погребе, облицованном могучими кедровыми бревнами. Стены погреба были покрыты слоем искрящегося инея. С потолка свешивались ледяные сталактиты. В одной из стен погреба, обращенной к церкви, Раттнер увидел незапертую, полуоткрытую дверь. Поставив гашетку браунинга на «огонь», он толкнул дверь ногой и вошел в узкий подземный коридор.

Раттнеру казалось, что подземелье вдет дугой, изгибаясь вправо. По обеим сторонам коридора попадались отдельные, выкопанные в земле и тоже обложенные бревнами пещерки. Он свернул в одну из них. На полу валялись огарки восковых свечей, маленькие старинные иконки. Посредине стояла массивная дубовая колода, с восьмиконечным крестом, выжженным на крышке. Раттнер догадался, что это был гроб, старинная домовина.

Во всех пещерах, в которые заглядывал он по пути, стояли точно такие же, словно одним мастером, по одному образцу сделанные гробы-колоды. На некоторых гробах лежали ржавые вериги, цепи с пудовыми гирями.

«Катакомбы какие-то, — подумал Раттнер, присаживаясь отдохнуть на один из гробов. — Иконы, свечки, гробы! Но кто же вырыл их, кто погребен здесь, в дебрях урянхайской тайги? Тувинцы? Но ведь они язычники! А впрочем, кто бы ни накопал эти пещеры, все равно. Но не мала веков и этой церквушке и этому подземному кладбищу! Все здесь ветхое, трухлявое, древнее».

— А это что такое? — спрыгнул он с колоды. — Ого, это отнюдь не древнее, а весьма даже современное!

Под лучом его фонаря на полу пещеры тускло поблескивали латунью пустые гильзы от выстреленных трехлинейных винтовочных патронов. Он пошарил фонарем по углам пещеры и увидел солдатскую папаху «ополченку» из искусственного барашка, со следами запекшейся крови на ней.

— Это становится интересным! — опуская гильзы в карман и брезгливо отбрасывая носком сапога папаху, пробормотал Раттнер. — Поглядим, нет ли и в других склепах чего-нибудь подобного!

Но, подойдя к следующей пещере, он почувствовал острый звериный запах, а в темноте сверкнули беглыми зелеными искрами две пары узких вертикальных зрачков. Раттнер направил в ту сторону свет фонаря, и ему ответил глухой утробный рык, перешедший в злобное кошачье фырканье и шипенье.

«Надо сматываться! Их двое, а я один», — подумал Раттнер и, прикрывая отступление светом фонаря, начал пятиться к выходу.

После промозглого сырого холода подземелья даже мартовский ломкий ветер показался теплым. Остановившись на крыльце-паперти и сложив рупором руки. Раттнер крикнул:

— Ау-у!… Пту-уха-а!..

Ответа не было.

— Илья-я-о!.. Где вы-ы?.. — крикнул он снова.

И снова в ответ тишина. Лишь ветер шаманит в верхушках ельника.

— Придется стрелять! — поморщился он, досадуя на бесполезную трату патрона. И, прицелившись в крест, торчавший над крышей одной из загадочных будок, выстрелил Крест сорвано и отбросило в кусты. Сова, гнездившаяся в алтаре, метнулась наружу и понеслась над оврагом, ухая томительным смехом.

Раттнер насторожился, ловя ухом звук ответного выстрела.

Но ответа не было.

На душе защемило. «Неужто я забрел так далеко, что они не слышат моего выстрела? Неужели мы разойдемся? Искать, сию минуту искать их! — рванулся он с крыльца, — А где искать, как искать, когда темнеет? Что делать?..»

Вскинул револьвер и яростно и нетерпеливо выпустил в воздух всю обойму.

В ответ лишь темные деревья гневно загудели вершинами.

— Заблудился! Один на старом кладбище!..

Костер полыхал жаром. Искры роились и гасли в воздухе. И другими искрами, жаркими созвездиями горят в ночной тьме волчьи глаза. Звери залегли стаей и кустах, по склонам оврага и смотрят неотрывно сюда, на дно.

Но Раттнеру не страшны волки. Бушует пламенем костер, в револьвер заложена свежая обойма. Выставляя к огню ладони и удовлетворенно покряхтывая, он думает:

«Догадаются ли Илья и Федор не уходить с того места, на котором я вчера их оставил? Иначе мы не найдем друг друга!..»

Прислушался. Тайга, залитая стылым лунным светом, попрежнему молчала. Но теперь это молчание уже не пугало, а, наоборот, успокаивало.

И вдруг что-то ухнуло, затрещало в темноте. Рапнер рефлективно, вне воли, бросился в сторону. Огромная сосна с треском и стоном рухнула с обрыва, прикрыв своей макушкой костер. Не отбеги Раттнер, сосна переломила бы ему кости.

Около полчаса, стоя в темноте, вдали от костра, он выжидал, прислушиваясь. Но не услышал даже ни малейшего шороха. Лишь сова, возвращаясь в гнездо, в алтарь, уронила, пролетая над оврагом, свой жуткий вопль.

Раттнер поднялся с пня, на котором он сидел, намереваясь вернуться к костру, и замер испуганно. Откуда-то из глубин тайги прилетел человеческий голос. Именно человеческий, в этом не было сомнении. Кто-то, будоража ночную тишину, запел жалобную, скорбную не то песню, не то молитву. Высокий голос, весь тоска и слезы, долго жаловался на что-то притихшей тайге да звездам.

— У костра я ночевать не буду, мет! — решил твердо Раттнер. — Заночую в церкви, забаррикадировав чем попадется дверь!..