Артур Дойль - Всемирный следопыт, 1929 № 05

Теперь Генриетта писала, что развелась со своим рантье, который наскучил ей до тошноты. Она снова свободна и жаждет отдаться научной работе. Она давно поняла, что любила одного Прюдома. И если он…

Письмо это прозвучало как властный призыв из другого мира. Прюдом спешно сложил свои вещи, поселил в бунгало чернокожих слуг и двинулся в Алжир, захватив с собой Уару. В Алжире он расстался с Уарой, подарив ее своему приятелю, колониальному чиновнику. Нечего было и думать везти зверя в Париж.

Прюдом собирался начать новую жизнь, в которой не было места его любимице. С болью в сердце простился он с Уарой.

Покидая берега Алжира, он долго смотрел на белый домик чиновника, где поселилась львица…

Через несколько месяцев угодливый чиновник подарил Уару губернатору, а меценат-губернатор принес львицу в дар Парижскому зоопарку. И вот Уара очутилась в тесной клетке на палубе парохода. Волны укачивали ее, пассажиры с тупым любопытством глазели на хищника. Прищуренными глазами глядела Уара на уплывавшую в даль буйную зелень алжирских берегов и думала свою крепкую звериную думу.

И вот Уара стала соседкой гиены, подаренной французскому правительству вождем племени кабилов, и бурого медведя с облезшей шерстью. Она не имеет общения с этими зверями, будучи иной породы. Но она знает, что несколько поодаль обитают львы, присутствие которых она слышит и чует.

Она живет на берегах Сены, в одной из двадцати ниш обширного зала. Скучные дорические колонны разделяют ниши, подпирая безнадежно серый потолок. На некоторых колоннах надписи:

«Запрещается дразнить животных». Над клеткой Уары стоит:

Львица

Felis lea

Дар М. Рише

Ранняя весна. На улицах солнце и слякоть. Молодая львица с короткими конусообразными клыками мечется по клетке, то-и-дело бросаясь на решотку в напрасной надежде найти выход к солнцу и свободе. Праздная толпа проходит мимо клеток.　

Felis tigris

Королевский тигр

Дар вице-короля Аннама

Felis pardus

«Felis lео»…

Дети бросают сахар медведям к великому удовольствию старичков, вооруженных тростями и зонтами, нянек и мамаш.

На других колоннах написано:

«В виду несчастных случаев, имевших место с животными, воспрещается под страхом судебной ответственности бросать что бы то ни было следующим хищным зверям: львам, пантерам, пумам».

Надписи, надписи, надписи… Ржавые решотки, дремлющий сторож на скамейке…

О, эти ржавые клетки, современники керосиновой лампы и сальной свечи! Зловонные, душные звериные тюрьмы. Перед ними проходят вереницы человеческих лиц, юных, сияющих здоровьем, и сморщенных, испитых, изгрызенных недугом. Сотни глаз, искристых, свинцово тусклых, воспаленных, хищных, шарят по клеткам, ощупывая зверей.

Молодая львица порою бросает любопытный взгляд на толпу праздных буржуа Она издает легкое рычание, она зовет, чтобы с нею поиграли. Но толпа не понимает львицу. В сытом самодовольстве, защищенная решотками, она издевается над беспомощным зверем.

Идиотское бахвальство перед узником! Буржуа поддразнивают хищников. Им кажется, будто они глядят на фотографию крупного убийцы, украшающую первую страницу газеты.

Уара не совершила никакого преступления. А, между тем, она здесь, в этой тюрьме, выставлена на потеху зевакам.

Уже давно прекратила она акробатические упражнения, которые еще не успели надоесть молодому льву, отделенному от нее четырьмя нишами. Она не набрасывается больше на воображаемого врага. Ей надоело упорное мелькание перед клеткой этих людей, которых она не может обнюхать и с которыми нельзя поиграть…

Вначале Уара не понимала, что с ней случилось. Ока думала, что ее пребывание здесь такой же этап, как и переезд на пароходе, что скоро ее выпустят из клетки, снова наденут ошейник и отведут в дом хозяина, в веселый дом с широкой верандой, залитой горячим золотым солнцем… Потом ею овладела скука: однообразная еда, ежедневные переходы из дневной клетки в ночную и обратно, желтые стены, решотки, неподвижная даль за окном… И в сердце львицы возникло неудержимое желание увидать хозяина. Она ждала его день и ночь, жадно присматриваясь к толпе посетителей. Вытянув лапы между прутьями, чтобы хоть немного увеличить площадь, отведенную ей людьми, и полузакрыв глаза, Уара прислушивалась к говору толпы: не послышится ли среди трескотни пошлых голосов дорогой ей свежий властный голос.

Утомившись от наблюдений, Уара спит. Она только что поела. Пищу ей приносит молодой сторож, уроженец Севенн, подобно ей лишенный родины. В его глазах гнездится та же тоска, что и в янтарных потухших глазах Уары.

Львица уже не радуется новому утру, преддверию томительного дня. Ей вспоминаются иные утра в дорогом ей доме. Веселый лай собаки, мычание быков, резкий крик птицы-лиры, блеяние овец, ритмические стоны тамтама, рокот джунглей сменились гулом толпы, громыханием трамваев и гудками авто. Порою в сознании зверя пробуждалась иная, еще более смутная тоска, тоска по джунглям и вольной дикой жизни…

Проходили месяцы. Львица становилась все апатичнее. Часами просиживала она неподвижно, понурив голову, или лежала на боку, прижавшись ухом к полу и пытаясь уснуть. Только в часы, предназначенные для еды, у нее возникало желание подвигаться.

И вот однажды, когда Уара меньше всего его ждала, появился Прюдом. Последние два года он провел в провинции, в одном из университетских городов, где получил кафедру по зоологии. Он женился. Кареглазая Генриетта помогала ему в научных трудах. Студенты любили молодого профессора с горячей смелой речью и живыми глазами. Его лекции порою принимали характер увлекательных охотничьих рассказов. Он говорил о зверях с чуткостью и любовью. Новые талантливые труды создали ему крупное имя. Однако ему сильно недоставало тех зверей, о которых он так много говорил и писал, не хватало ему и лесных дебрей, и ярких красок, и вольных звуков, и солнца. Он часто вспоминая Уару. Однажды он узнал, что львица находится в Париже. Его охватило желание повидаться с ней. Он легко получил командировку в столицу и поехал.

Был обеденный час. Уара упругими бархатными шагами ходила взад и вперед по клетке, то-и-дело останавливаясь перед дверцей, в которую подавалась пища. Прюдом издали узнал ее, но не подошел сразу, а подождал, пока отхлынет толпа посетителей. Затем он быстрыми шагами приблизился к клетке.

На мгновение львица остановилась, чтобы рассмотреть этого посетителя, так упорно глядевшего на нее. Она не узнала его. На нем не было больше пижамы, тропического шлема и полотняной обуви. Он сменил их белизну на темный скучный костюм, свойственный странам, где дома вонзаются тяжелыми громадами в небо, а деревья лишены листвы.