Николай Шпанов - Всемирный следопыт, 1928 № 10

Ушел девиатор. От нашего борта отвалил последний катер. Поход начался…

Новые заботы корабельной жизни охватили всех. Жизнь машинного отделения потекла своей походной чередой. Нужно было и нам, разойдясь по местам, приниматься за дело. Однако мест меньше, чем людей, и на долю многих выпадает участь быть жильцами кают-компании. Мне повезло: я оказался жильцом лазарета, где в проходе между аптекой и лазаретною ванной в мое распоряжение была отведена узкая койка и около половины квадратного аршина пола. Это было немного, но по сравнению с удобствами последних двух дней показалось мне таким блаженством что, проводив последние огоньки встречных судов, неизменно славших нашему радио один и тот же вопрос: «Кто, куда и зачем?», и в ответ на сообщение о полярном походе присылавших традиционные «наилучшие пожелания», — я не мог удержаться от соблазна нырнуть в вожделенную койку, не дождавшись даже обещанного после двухдневного поста ужина.

Даже при трепетном свете луны, изредка пробивающейся сквозь тяжелые серые облака, воды Балтийского моря не кажутся черными. Их серая муть тускло отражает бортовые огни корабля. Далеко вправо, почти на горизонте, перемигиваются друг с другом маяки финляндского берега, и скорее угадываются, чем видны, такие же кокетливые глазки на левой, эстонской, стороне.

Ровно в полночь с 17 на 18 июня «Красин» проходит мигающий глаз маяка Хольм-Удден на северной оконечности Готланда. Темная громада скалистого острова выпирает из серого моря, и, лишь вслушиваясь в рассказы вахнача [3] Вахнач — вахтенный начальник. ), можно угадать в темных складках берега редкие поселки рыбаков. Наутро жизнь входит в свою колею. Небывало вкусным кажется чай, несмотря на то, что сахара, которого на корабль доставлено из расчета на три месяца, так и не удалось найти. Масло в попавшейся под руку бочке по вкусу скорее напоминает мазут вследствие чересчур близкого соседства с продуктами перегонки нефти на палубе «Красина».

Вообще хаос, царящий в трюмах и на палубе, это — бич корабля. Очень медленно, усилиями свободных от вахты людей, приводится в порядок «Красин», при чем трюмы сделались постоянным местопребыванием красинских журналистов. Совершенно не поддающееся описанию нагромождение консервов, свиных туш, спасательных кругов и очень похожих на них в темноте кругов сыра, огромных ящиков с папиросами, тяжелых длинных ящиков с запасными пропеллерами самолетов предстояло разобрать новоявленным грузчикам. Жалко было смотреть на тучного Миндлина [4] Миндлин — корреспондент «Вечерней Москвы» (автор научно-фантастического рассказа «Днепровская Атлантида», помещенного № 11 и № 12 «Всемирного Следопыта» за 1927 г.). ), неповоротливого, как тюлень, подслеповатыми глазами разглядывавшего каждый ящик, каждый рогожный мешок с луком, прежде чем взяться за его перегрузку. Однако к концу дня и он стоически выдерживал адскую жару в носовом трюме, на-четвереньках ползал между грудою ящиков и тюков, грозивших ежеминутно рассыпаться по трюму из аккуратных, но неустойчивых стопок, в которые мы их складывали.

За этим занятием с трудом можно было выбрать время для того, чтобы познакомиться с кораблем, а корабль заслуживал того, чтобы его обойти. «Красин» — величайший из ледоколов (11 640 тонн водоизмещения; машины мощностью в 10 000 лошадиных сил). Беспрестанно, час за часом, гудят машины за переборкой моего лазарета и валами трех огромных винтов сотрясают всю корму.

«Горячий проход» отделяет мое жилище от машинного отделения; это не только техническое название единственного прохода вдоль судна, — он действительно горяч. От низкого подволока (потолка), вдоль которого проложены трубы паропроводов, пышет жаром, и на проходящих, подогнув голову, людей капает обильная роса. В этот проход выходят двери машинного отделения, поравнявшись с которыми, чувствуешь дуновение, более жаркое, чем зной тропиков. Входя на верхний железный трап машинного отделения, непривычный человек набирает полные легкие горячего воздуха; руки с трудом держатся на скользких, обжигающих сквозь обтирку, поручнях. По мере того, как опускаешься, температура делается все более невыносимой, особенно, когда достигаешь верхних частей цилиндра. Берет сомнение: спускаться ли дальше в железный колодец, откуда навстречу несутся размеренный лязг стали и придушенное дыхание машин? В свете ярких электрических ламп внизу, на железной палубе, сверкают голые спины машинистов с белыми сетчатыми косынками, повязанными вокруг шеи и вбирающими в себя обильный пот, катящийся с лица.

Машинная команда относится к «холодному» цеху. Я не знаю, почему — к «холодному», когда температура, нормальная для этого цеха, равняется 45–50 °C, иногда достигая 55°; когда в очень свежие дни и при малой работе машин она падает до 40°, машинисты считают себя отдыхающими…

Здесь, в этом «холодном» цехе, стоят три вертикальных гиганта по 3330 лошадиных сил, вращающие беспрестанно мелькающими шатунами 17-дюймовые гребные валы. В тесных проходах между мечущимися массами металла снуют, ни минуты не имея покоя, люди машинной вахты, работающие здесь вследствие неполного комплекта людей на две вахты.

Через узкий проход вышиною не более полутора метров, с грозно нависшим грузным металлом аварийной заслонки, я проник в кочегарку. Здесь, в этом Дантовом чистилище, температура не так жестока. Сверху, сквозь широкую трубу вентилятора, хлещет струя морозного воздуха, в то время как снизу, из открытых топочных дверец, несется свист бушующего пламени, и ярко-красный сноп света вырывает из тьмы черные фигуры кочегаров. В четырех кочегарках «Красина»—10 котлов, в топки которых за день должно быть подброшено не менее 120 тонн угля. «Красин» — непомерно прожорлив…

Не следует, однако, удивляться этой прожорливости: ведь машины должны со скоростью, достигающей порой четырнадцати узлов в час, проталкивать сквозь вскипающую под форштевнем воду этот огромный черный утюг, далеко не отличающийся стройностью форм и приспособленный исключительно для того, чтобы хорошо ломать лед.

Как бы там ни было, со скоростью одиннадцати узлов в час «Красин» откладывал милю за милей на круглом циферблате лага (аппарат для измерения пройденного расстояния). 19 июня за кормой осталась свинцовая масса острова Борнгольма, и серые воды Балтики стали голубеть у нас на глазах. С голубизной воды появилось и солнце и огромные голубые окна на небе среди пушистых масс белых облаков.

С появлением солнца радостью расцвело лицо нашего штурмана Петрова, скорбевшего из-за невозможности поймать столь нужное ему солнце в секстант. Петров немедленно переселился из своей заваленной картами каюты на верхний мостик, выселив твердо обосновавшихся там журналистов. Теперь им пришлось перекочевать на бак [5] Бак — «наименее почетное» место на корабле. ), где в уютном соседстве с брашпилем они имели возможность набираться впечатлений в часы, когда консервы и сыр в трюме вели себя хорошо и их не надо было перекладывать с места на место в ожидании возможного шторма. Когда палубная команда добралась, наконец, до возможности привести немного в порядок палубу «Красина», идиллия журналистов была нарушена. Стремительные водопады морской воды полились из брандспойтов. Ненароком попадали под эти водопады замечтавшиеся журналисты…