Николай Ловцов - Всемирный следопыт, 1928 № 06

— Так у вас кто-нибудь прыгал? — еще раз спросил Никита у окружающих.

Но ему никто не ответил…

Услышав о клюкве прокаженных, все бросились в разные стороны: один в город, на телеграф, чтобы предупредить Хабаровск, другие — к берегу, к тому месту, куда уже выходили усталые тунгусские упряжки…

Историко-революционная повесть

М. Зуева-Ордынца

Рис. худ. И. Королева

(продолжение)

СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО:

Действие повести происходит на Урале, в разгар пугачевского восстания (1773–1775), Рабочие горных заводов волнуются, готовясь примкнуть к Пугачеву, осаждавшему в это время Оренбург. Управляющий одного из заводов, Карл Шемберг, обсуждает с помощником (шихтмейстером Агапычем) меры для водворения порядка и решает просить для обороны завода, отливающего пушки, отряд из соседней крепости.

У верстового столба, на котором колесован один из агентов Пугачева, происходит ночью свидание пугачевского « полковника» Хлопуши с Петькой Толоконниковым и другими главарями заводских рабочих, уже готовящихся забастовать .

От огромной русской печи несет сухим тяжким зноем. Агапыч любит тепло, а потому, несмотря на сентябрь, начал уже протапливать на ночь.

В комнате — тишина и полутьма. Агапыч в редких случаях зажигает свечи. А сейчас лучина [11] Лучина — высушенная щепка, дранка, вставлявшаяся в «светец». Под лучиной ставилось ведро с водой, куда падали угли. ), воткнутая в железное держальце, скупо льет неровный свет. Угли падают в шайку с водой и тихо шипят. Мирно потрескивает в углу сверчок. Со двора изредка доносятся глухие дребезжащие удары. То бьют в чугунные доски караульные. Они не спят. Они зорко охраняют завод, заброшенный на край света, в уральскую горную тайгу; они сторожат покой Агапыча, покой его жарко натопленной комнаты.

Пусть разыгравшаяся осенняя непогода стучится в окна дробью дождя и бросается охапками опавших листьев.

Пусть где-то близко гремит волнами Белая. Пусть воет в трубе таежный ветер. Не добраться им сюда, в тепло, не разогнать ленивую, сонную одурь…

Агапыч, раскрасневшийся, разморенный после бани, пил чай. Только после бани да в праздники разрешал он себе это редкое (по тогдашнему времени) удовольствие. Против Агапыча, спиной в печку сидел капрал [12] Капрал — прежний унтер-офицерский чин. ) заводского гарнизона, худенький старичок, в синем елизаветинском мундире, с медалью за какой-то поход.

Вытирая полотенцем пот с лица и шеи, Агапыч говорил сердито:

— Напустить надо на них войско настоящее. И ничего тогда от этого мужицкого царя не останется.

Наливая чай в блюдечко и беря в щепоть изюм, капрал вздыхал сочувственно:

— Кажное ваше слово на месте, Василь Агапыч. Да где войско-то настоящее взять? Все на турка ушло, под Силистрию.

— Ох, господи, — перекрестился Агапыч, — дай Рассее спокойствие. Как жизнь-то искрошили! Война на миру, ведь что пьяный на пиру, — разорит.

— А правда ли бают, Василь Агапыч, — начал осторожно капрал, — что некие горные заводы и рудокопные фортеции [13] Фортеция — укрепление, крепость. ) самозванцу уже передались?

— Враки! — топнул ногой Агапыч. — Стар ты стал, капрал. Бабьим бредням веру даешь. Пушки льют у нас, оттого, по поверью, и басен по заводу много ходит. А ты, капрал, как услышишь такие разговоры, тащи говоруна к самому немцу немедля. Он ему наломает репицу-то.

— Слушаюсь, Василь Агапыч, — ответил покорно капрал.

Оба замолчали, сопя в блюдца. Вой ветра в трубе превратился в сплошной многоголосый рев. Сверчок испуганно смолк.

— Непогода-то как разыгралась! — зябко передернул плечами Агапыч. — Не дай бог сейчас на воле быть, закружит, завертит, в пропасть сбросит.

Капрал вдруг насторожился. В сенях послышались шаги, неуверенные, какими ходят в темноте. Шаги приблизилась, и кто-то зашарил по стене, ища дверь.

— Кому бы это быть? — тревожно сказал Агапыч.

Капрал подошел к двери и толчком открыл ее:

— Кто там? Входи!

Сильный порыв влажного, пахнущего дождем ветра, ворвавшись в комнату, заколебал пламя лучины, а вслед за ветром шагнул через порог Петьку.

Он был замаран грязью до ворота. Даже на лице налипли грязные лепешки. Сермяжная бекеша его напиталась водой, и на полу тотчас же образовались мутные лужицы. Шапку Петька потерял, намокшие растрепанные волосы спустились на глаза, правая щека вздулась и почернела от удара Хлопуши. Тяжело, с хрипом дыша, он прислонился изнеможенно к притолоке.

— Петруха, чего ты? — метнулся к нему шихтмейстер.

— Годи, дай передохнуть, — выдавил с трудом Петька. — Насилу добрался. От самой Быштым-горы бегом. А буря крутит, глаза застит. С тракту сбился, думал, заблужусь. Хотел уже стрелять, знак подавать вам…

— Да в чем дело-то, Петрушенька? — наливался тревогой шихтмейстер.

— Беда, Василь Агапыч! — тяжело, точно камень с горы, уронил Петька, и придавленный мрачным предчувствием шихтмейстер бессильно опустил руки;

— Какая ж беда-то? Не томи ты, для ради бога!

— Конец нам всем в понедельник будет! Карачун! — крикнул Петька. — Говорил я тебе, что около Хлопуша бродит, полковник самозванцев, чортов глаз, рваные ноздри! — выругался Толоконников с сердцем. — Я его все вокруг да около водил, а он возьми да как-то с Павлухой Жженым и стакнись. Без меня! Ну, и спелись. Манихвест седни читали его, Пугача. Хотел я их рассорить. Куда! Чуть не задушил меня этот каторжник. Пашка ему твердо обещался, по рукам били, что в понедельник после обеда бунт начнут. Гарнизонных, говорит, перевяжем, они-де старые крысы и так со страху помрут… Капрал обиженно крякнул…

Петька, словно не замечая, продолжал:

— Управителя, похвалился Пашка, — на ворота, шихтемейстеру — башку долой!..

— Так и сказал? — затрясся Агапыч.

— Так и сказал, — не моргнув глазом, соврал Петька. — А пушки самозванцу пошлют. Антиллерия, вишь ты, ему нужна, Оренбург громить. Действуй, Василь Агапыч, чуешь, на носу беда-то! Не медли!

— Господи, владычица-богоматерь, — завертелся по комнате Агапыч. — Не знаю, что и делать, и к мыслям каким прилепиться? Команду, команду скорее из крепости слали бы! Чего они мешкают? А тобой, Петруха, — подбежал он к Петьке, — я доволен, то-исть вот как доволен! Не забуду!