Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь. Роман

- А вот и я! - радостно сказал он. - Пришел свадебку веселить. Пусть не горюет сынок, что без отцовского благословения обвенчался.

Он обвел всех победным взглядом и даже повел плечами, будто собирался пуститься в пляс. Может быть, он ожидал найти пьяную компанию, которая встретит его радостными пьяными воплями, а может быть, - и это вернее всего - надеялся, что развязность поможет ему преодолеть смущение, которого все-таки, как он ни опустился, не мог не чувствовать.

От Стеклянного до Пудожа путь был не близок. Думаю, что сначала он решил идти к сыну просто потому, что рассчитывал крепко выпить по случаю свадьбы. Цель была так привлекательна, что дорогу он считал ни за что. Вероятно, от ходьбы по свежему воздуху он немного протрезвел и теперь напускал на себя развязность и бодрость. А впрочем, кто его разберет…

Надо сказать, что мы растерялись ужасно: удивительно некстати явился сейчас этот старик. И без того у всех бы по тяжело на сердце, а тут еще эта фигура…

Первым нашелся Харбов. Он подошел к гостю с таким видом, как будто только его и ждали, чтобы сесть пировать.

- Как раз поспели! - сказал он, улыбаясь и пожимая грязную, опухшую руку. - Сейчас за стол сядем. Ужинать будем.

В комнате оказалась Александра Матвеевна; я не заметил, как она вошла. Расширенными от испуга глазами она смотрела на пьяного болтуна. А тот, обрадовавшись, что все так хорошо получается, разошелся.

- Вчера прихожу к Валашкину в трактир, - начал он радостно рассказывать, - а мне говорят: Васька-то, говорят, твой сын, женится на дочке учителя. В прежние времена его бы, конечно, по шеям, а нынче, говорят, за хорошего жениха считают. Вот так честь семье Мисаиловых! Прямо из грязи да в князи.

- А вот и ваш сват, - спокойно сказал Харбов, подводя старика к Каменскому.

- Много благодарим, - сказал, низко кланяясь, старый шут. - Позвольте, раз уж мы сродственники, ручку пожать.

Я с ужасом подумал, что он, может быть, и поцелует руку Каменскому, всего можно было ждать от него, но Каменский оказался на высоте. Спокойно и радушно улыбаясь, он сам взял его за руку, притянул к себе, обнял и троекратно поцеловал. Вид у него был при этом такой, как будто бы все происходит, как надо: почтенные люди породнились, будут теперь дружить, любоваться на молодежь.

Я многое простил учителю за эту минуту. Был он велеречив и любил покрасоваться, но было в нем и настоящее благородство.

А тут уж на выручку пришла Александра Матвеевна.

- Пойдем-ка, Роман Васильевич, со мной вниз, - сказала она. - Эти-то еще час собираться будут, а мы с тобой пропустим по рюмочке.

Взяв со стола одну из двух стоящих бутылок водки, она пошла, шутливо показывая бутылку старику Мисаилову. Старик повернулся к нам, лихо подмигнул, щелкнул себя по шее и, глядя на бутылку, как завороженный пошел за Александрой Матвеевной вниз.

- Время идти, господа шафера, - сказал шутливо Каменский, - невеста заждалась.

Мы стали торопить Харбова и Девятина и шутя учить их, как себя держать и как уберечь невесту.

- Смотрите не заблудитесь! - сказал Моденов. - Видите, какой туман? Ошибетесь дорогой, уведете невесту в лес, а там ее медведь за себя возьмет.

Туман стоял за окнами. Он был такой густой, что действительно страшновато было в него входить: не ровен час, потеряешься.

Андрюшка и Саша пригладили волосы, одернули гимнастерки и чинно пошли за невестой.

- Ну что же, товарищи, - сказал Тикачев, когда они вышли, - давайте сядем за стол.

Мы стали рассаживаться. Сема Силкин подвел Мисаилова к его месту во главе стола и торжественно усадил. После этого стали рассаживаться и остальные. У Васи лицо было веселое, улыбающееся и немного смущенное, как и полагается жениху. Он только был очень бледен. Даже капли пота блестели у него на лбу, хотя день был прохладный.

Мы сели за стол и стали накладывать на тарелки закуску. Мы передавали блюда и предлагали яства друг другу и прислушивались к тому, что происходит внизу на кухне. Оттуда доносился неумолкающий голос Романа Васильевича. Видимо, он чувствовал себя превосходно.

В это время Девятин и Харбов хмуро шагали сквозь туман по скользкой и грязной улице. Теперь представляться было не перед кем, и вид у обоих был очень мрачный.

- Все по-дурацки! - зло сказал Харбов. - И церемонию выдумали дурацкую - почему-то идти за невестой. Идиотизм какой-то!

- Мы празднуем свадьбу в первый раз, - рассудительно возразил Девятин. - Конечно, нельзя все сразу хорошо наладить. В Москве вот один старый писатель, Вересаев по фамилии, даже лекции специально читает о новых обрядах при социализме. И то, пишут, ничего стоящего выдумать не может.

- Все по-дурацки! - повторил Харбов. - Вообще свадьба - это глупости. Два человека любят друг друга, а двадцать вмешиваются в их дела и только поганят любовь.

Они шагали в ногу, оба злые и мрачные.

- Еще хорошо, что туман, - сказал Девятин, - нас хоть не видно. А то изо всех окон пялили бы глаза.

Подойдя к дому Каменских, оба приняли веселый вид. Остановившись под окнами, они негромко окликнули невесту:

- Оля!

В доме было тихо. Харбов заложил в рот два пальца и свистнул резко и коротко. Никто не ответил.

- Надо зайти, - сказал Девятин.

Они поднялись на крыльцо. Дверь дома была открыта настежь. В доме была удивительная тишина.

- Может, она не дождалась нас и сама пошла? - сказал Харбов. - В тумане мы могли разминуться.

- Чепуха! - У Девятина от волнения даже горло перехватило. - Войдем.

Они вошли. Тихо и пусто. Какой-то нежилой вид был у дома, будто давным-давно отсюда выехали жильцы. Казалось даже странным, что в столовой тикают часы. Как раз, когда ребята вошли в столовую, они начали бить и пробили восемь раз. Двери булатовской и Ольгиной комнат были распахнуты настежь. Харбов еще раз громко сказал: «Оля!» Никто не ответил. Даже отсюда, из столовой, было видно, что в комнате Булатова валяются на полу какие-то вещи. Ребята заглянули к нему. Два раскрытых чемодана стояли на кровати. В чемоданах был страшный ералаш. На полу валялись сиреневое белье, халат, коробки из-под табака и белая крахмальная манишка с твердым воротничком.

Не посмотрев друг на друга, Андрей и Сашка вошли в комнату Ольги. На полу лежала кольцом серая шерстяная юбка. На кровать была брошена белая блузка с матросским воротником. Одна туфля валялась возле кровати, другая - возле этажерки. Теперь ребята посмотрели друг другу в глаза.

- Что же делать? - спросил Девятин.

- Ну, знаешь, - сказал Харбов, - если она… - Он стиснул зубы и топнул от ярости. - Пойдем отсюда…

Ребята вышли на улицу и остановились.

- Что же делать? - повторил Девятин.

И в это время из тумана бесшумно появился Колька маленький, Николай Третий. У него был жалкий, испуганный вид, и по одной щеке проходил грязный след слезы.