Array Катори Киса - Абсолют

Эта мысль только успела оформиться, как вчерашнее чувство вины нахлынуло на Гарри с новой силой. И чем старательнее он гнал это тягостное ощущение, тем больше оно усугублялось. Ведь он успел сблизиться с Иваром настолько, что теперь собственные чувства к нему вполне можно было сравнить по силе и глубине с чувствами по отношению к Скорпиусу. И не столько сравнить, сколько поставить полноценный знак равенства.

И насколько это было правильно, Гарри ответа не знал.

Хотя не об этом ли говорил сам Скорпиус?.. Гарри повернулся к Малфою, провел пальцем по нахмуренному лбу, разглаживая складочки, и попытался вспомнить, как именно он однажды выразился.

«Плох тот треугольник, который не стремится стать равносторонним»? За точность цитаты он не ручался, но геометрические термины там присутствовали, а смысл и вовсе был точно такой. И, наверное, он совсем успокоился бы, и так и этак крутя в голове фразу и представляя самые разные треугольники всевозможных форм и цветов, если бы не знал точно одну единственную вещь, сводящую на нет все его усилия: отношение самого Скорпиуса к ним обоим никогда не станет равноценным.

Да и насчет Ивара Гарри не был уверен — ведь с каждым днем связь между ними крепла и становилась только глубже. И с каждым днем этот процесс убыстрялся. Нет, пока до той любви, которую испытывает Ивар к Скорпиусу, их чувствам еще было далеко, но совсем не факт, что однажды — прогрессируя такими темпами — их взаимосвязь не станет гораздо сильнее той.

И что тогда? А тогда малфоевский вопрос: «Не помешал ли я вам?» — слышать они с Иваром будут слишком часто. А потом однажды, Скорпиус зайдет в комнату и ничего не спросит — потому что ответ ему покажется и так очевидным.

— Ч-черт… — выдохнул Гарри, не заметив, как выругался вслух.

— Что-то случилось? — вдруг спросил заворочавшийся за спиной Ивар.

— Ничего, спи, — поспешил его успокоить Гарри и, услышав, как Ивар промычал согласное «Угу», аккуратно вылез из постели.

Долго и обстоятельно моясь под душем, обнаружившемся в соседней комнате, он представлял себе разные картинки, и в каждой из них была одна деталь — наполненные болью и разочарованием глаза Скорпиуса. Вот только что делать, чтобы картинка так и осталась только в голове, он не знал. Ограничить общение с Иваром? Глупо. Пытаться контролировать чувства? Невозможно. Оставалось только постараться не допустить, чтобы Скорпиус когда-нибудь действительно почувствовал себя лишним.

Наскоро обтеревшись и обнаружив рядом с полотенцами предусмотрительно оставленные домовиками халаты, Гарри вышел из ванной и прокрался в коридор, намереваясь добраться до кухни и выпить кофе. Оставалось надеяться, что кто-нибудь из домовиков уже проснулся и вовсю хозяйничал, в противном случае чашка кофе так и останется мечтой, пока не придет время будить Скорпиуса.

Преодолев очередной поворот, Гарри ускорил шаги и улыбнулся. Ему повезло — на кухне уже горел свет. Однако очень скоро он понял — степень своего везения он явно переоценил — вместо домовиков он увидел сидящего за столом Драко, но, слава Мерлину, рядом с дымящимся кофейником.

— Доброе утро, — Гарри вошел в кухню и сел напротив Драко. Судя по виду последнего, тот либо страдал хронической бессонницей, либо вообще этой ночью спать не ложился.

Малфой кивнул ему и, заметив выразительный взгляд, молча пододвинул кофейник.

— Я смогу повторить зелье, — сказал он устало. — Не сразу и с большим трудом, но смогу.

Гарри широко распахнул глаза, и уголки его губ дрогнули в легкой улыбке.

— Я знаю, что вроде как не должен благодарить тебя, Скорпиус ведь не чужой тебе, но все равно скажу… Спасибо, — выдохнул он и наполнил чашку ароматным напитком.

— Дурак ты, Поттер, — вздохнул Драко. — Был и остаешься.

Некоторое время они молча пили кофе, а потом Драко спросил:

— Скажи мне, Поттер, только спокойно, ладно? Этот маггл единичное явление или мой сын всерьез увлекся тем миром? И за этим магглом последует другой, а потом третий и так далее?

— Единичное, — безо всяких раздумий ответил Гарри. — Да и остальных магглов он, по сути, только через призму Ивара и воспринимает. Однако он очарован техническими изобретениями. Правда, думаю, его проснувшийся интерес к автомобилям тебя волнует меньше всего.

Драко скривился, подтверждая его правоту.

— Ну что ж, если единичное… — протянул он. — А ты уже сказал ему, что станет с этой очаровательной мордашкой лет через двадцать?

— Скорпиус знает, что срок жизни магглов отличается от нашего, — ответил Гарри. — И если что его и беспокоит касательно Ивара, то только этот факт. Но никак не ранние морщины и седина, — отрезал он, интонацией давая понять, что разговор бессмыслен, но сам же и продолжил его: — Ты до сих пор ничего не понял?

— Я не знаю, что должен понять, — довольно резко ответил Драко. — Ты можешь говорить мне что угодно, но три мужика в одной постели — это ненормально! Особенно, когда один из них твой сын. Однако, — продолжил он спокойнее, — я уже давно смирился, что законы этого мира на Скорпиуса не распространяются. И если он действительно так любит этого маггла, то, боюсь, очень скоро его ждет большое разочарование.

— Не поздновато ли ты начал беспокоиться о его моральном облике? — съерничал Гарри и махнул рукой, мол, доказывать что-то бесполезно. — А насчет разочарования в Иваре — я понимаю, ты только рад будешь. Но знаешь, сейчас я разочарую тебя. Он действительно любит этого маггла. А знаешь, что это значит? Это значит, что он будет любить его любым! Хоть молодым, хоть старым! Пока не остановится его такое недолговечное сердце, — проговорил он в запале. — И знаешь, о чем беспокоюсь я? Что твой сын начнет большую часть времени жить только своими воспоминаниями. Вот это, Малфой, действительно проблема!

И хотя Гарри понимал, что Драко Малфой совсем не тот, на кого могла бы подействовать эта тирада, промолчать он не мог.

Малфой и правда остался равнодушен внешне, но, помолчав, сказал:

— Я всегда считал, что Скорпиусу в какой-то мере повезло в том, что его мозг устроен исключительно математически. Потому что если бы он был склонен фантазировать, боюсь, от безумия его уже ничто не удержало бы. Попроси при случае его что-нибудь нарисовать. Удивишься, — он невесело усмехнулся. — А может, и нет, ты же знаешь его уже поди даже лучше меня. Не уверен, кстати, что в его голове мир выглядит так, как он выглядит на самом деле, а не так, как он его себе рисует. Но твои разговоры о безумной любви и то, что я вижу в последнее время, меня удивляет, — признался он неохотно. — За всю жизнь я видел от него только одну искреннюю эмоцию — скуку. Все остальные он неумело пытался изображать.