Игорь Бондаренко - Кто придет на «Мариине»

— А, Отто, рад тебя видеть. Я уже оборвал телефон, но никак не мог разыскать тебя.

— Что с тобой происходит, Курт? Чему ты смеешься?

— О, это очень смешно, вот послушай.

Но Енихе прикрыл страницу рукой.

— Сейчас не время для смеха, Курт.

— Почему? Когда человеку не по себе, он или плачет, или смеется. Я выбрал последнее.

— Да, но…

— Ты слышал о том, что этот шимпанзе (так он называл партайлейтера Шпандау) вчера навострил лыжи? Три грузовика понадобилось ему, чтобы уложить скарб свой и секретарши, а когда я попросил машину, мне отказали. Еккерман теперь нуль, Еккерман теперь никому не нужен, мавр сделал свое дело… Как же мне не смеяться после этого?

— Куда ты хотел ехать?

— Честно сказать, не знаю. В такие дни трудно оставаться на месте, страшно, но после всей этой истории я взял себя в руки и остаюсь. Если буду жив, вернусь на родину, в Венгрию.

— Думаю, что ты решил правильно, Курт.

— Как твои дела, Отто?

— Я получил одно задание и завтра, наверное, покину Постлау.

— Жаль. Значит, мы больше не увидимся.

— Надо надеяться на лучшее.

— А ты, однако, по-прежнему остался неисправимым оптимистом. Что ж, может, ты и прав. Давай выпьем за это, за оптимизм.

На следующее утро Енихе снова был в положенное время в Мариенкирхе.

В молитвеннике он нашел записку: «Зайдите в четырнадцать часов». Енихе был удивлен, но в назначенный час постучал в массивную, высокую дверь собора. Ее открыл сам служитель и сделал знак следовать за ним.

В кирхе не было ни души, поэтому она казалась еще огромнее.

По винтовой лестнице они долго карабкались наверх, пока не добрались до кельи где-то под самым куполом.

Когда за ними закрылась тяжелая дверь, служитель сказал:

— Здесь мы можем поговорить спокойно. Центр передал сообщение о том, что вы должны выехать в Баденвеймар. Центр спрашивает: Штайнгау не называл вам фамилии человека, с которым вы должны встретиться в Баденвеймаре на Фридрихштрассе, семь?

— Нет, он сказал только, что меня встретят, и пароль.

— В Баденвеймаре, на Фридрихштрассе, семь живет некий Зейдлиц, человек в пенсне с золотой оправой, с оторванной мочкой уха. Он был одно время немецким резидентом во Франции, потом в Англии, а сейчас занимается странами Центральной и Восточной Европы. У него в руках вся агентурная сеть в этом районе. Штайнгау он обязан всем. Тот спас его от смерти, так как Зейдлиц, будучи правой рукой адмирала Канариса по военной разведке, был замешан со своим шефом в заговоре против Гитлера. Думаю, что он встретит вас хорошо. Вы понимаете всю важность такого знакомства?

— Да.

— Вам нужно выехать в Баденвеймар немедленно, так как со дня на день туда могут войти американцы, и ваша всесильная бумага, выданная Штайнгау, перестанет действовать, да и Зейдлиц, наверное, куда-нибудь перебазируется. Из Баденвеймара вы будете поддерживать связь через смотрителя заповедника «Зюйд». Он находится в десяти километрах от города. Запомните пароль: «Барон фон Шарнгорст рекомендовал мне ваш заповедник как отличное место для охоты…» Центр еще интересуется Еккерманом. Вы не знаете, что с ним?

— Я вчера видел его. Он жив, здоров, собирается вернуться в Венгрию.

— Вы в этом уверены?

— Да.

— У вас есть ко мне вопросы?

— Меня тревожит судьба заключенных Бартенхауза, из Центра ничего не поступало на этот счет?

— Пока нет. Но не беспокойтесь, об этом позаботятся другие. Русские уже в ста пятидесяти километрах. Если у вас нет больше вопросов, тогда все. Желаю вам удачи.

Утром 15 апреля Штайнгау вернулся из инспекторской поездки. У Гитлера был своеобразный распорядок дня. До обеда он обычно спал. Только в 16 часов собиралось очередное совещание: начальник оперативного руководства вооруженными силами, начальник генерального штаба сухопутных войск, начальник генерального штаба военно-воздушных сил, главнокомандующий военно-морскими силами.

Как правило, совещание проводилось в рабочем бункере во дворе имперской канцелярии. Там оно состоялось и на этот раз. Людей присутствовало больше, чем это было необходимо. Кроме полковника фон Белова и генерала Бургдорфа, адъютанта по делам вооруженных сил, рейхслейтера Бормана и гаулейтера Берлина доктора Геббельса, стенографисток и трех младших офицеров из числа личных адъютантов фюрера, был посланник Хавель из министерства иностранных дел, обергруппенфюрер Фегеляйн, адмиралы Фосс и Вагнер, офицер для поручений ротмистр Больт и несколько незнакомых Штайнгау офицеров.

В помещении было тесно. Все столпились вокруг стола над картой. Стульев не было. Сидели только Гитлер да, поодаль за столиками, две стенографистки. Перед фюрером лежали оперативные сводки за последние двадцать четыре часа. Все они были отпечатаны на специальной машине буквами в три раза крупнее обычных. Но зрение фюрера с каждым днем ухудшалось, и он теперь, кроме того, еще пользовался лупой.

Когда Гитлеру доложили о прибытии Штайнгау, он оживился, поднялся и пожал группенфюреру руку. Обычный порядок был нарушен. Штайнгау первому предоставили слово. Но что он мог сказать? Солдаты еще жили надеждой на чудо: на разлад между союзниками, на новое оружие, на гений фюрера. Они не видели его таким, каким видел Штайнгау. Что можно ждать еще от этого нервноистощенного, больного человека, иногда впадающего в состояние прострации? На днях Гитлер сказал посланнику Хавелю: «Политика? Больше я политикой не занимаюсь. Она мне опротивела. Когда я буду мертв, вам много придется заниматься политикой». Штайнгау, услышав это от Хавеля, только покачал головой.

В течение многих лет он занимался политикой, теперь она ему тоже опротивела. Он вспоминал свою докладную записку «О восточных территориях», свои споры с Гитлером еще в тридцатые годы, проект создания объединенной Европы, не узконационалистической Европы, а объединенной под эгидой германского национал-социализма… Прислушайся тогда Гитлер к его предложениям, судьба Германии сложилась бы по-другому. А теперь на что можно надеяться?.. Поздно! Слишком поздно.

Штайнгау знал, что недавно из инспекторской поездки на фронт вернулся Геринг. Его доклад фюреру не содержал ничего утешительного, и Гитлер запретил ему впредь выезжать на фронт. Что ж, пусть запретит и ему, но он обязан сказать правду.

Докладывая, Штайнгау чувствовал, что фюрер постепенно теряет к нему интерес. Наконец он перебил его. Вернее, просто обратился к адмиралу Фоссу с вопросом, давая тем самым понять, что больше не желает слушать Штайнгау…

Узнав от Бургдорфа, что в некоторых городах и деревнях при приближении американских войск жители вывешивают белые флаги, он обронил: