Марк Ланской - С двух берегов

— Нелепо. Чего ему бояться, если отпустили его по моему распоряжению?

— Не могу понять. Уж к родственникам он обязательно должен был зайти. Уехал, не встретившись с женой, не узнав о ее судьбе, — не похоже на нормального человека… У него было черепное ранение, может быть, действительно психопат?

— А далеко от клиники ее убили?

— Метрах в трехстах.

— Ограбили?

— Не похоже. Сумочка с письмом от мужа и несколькими марками лежала рядом. Скорее можно предположить, что убийца пытался изнасиловать, но и этого не случилось… Никаких ясных мотивов убийства нет.

— Ты знаешь деревню, откуда она приехала? Далеко отсюда?

— Километров двадцать. Я уже послал туда человека, приказал привезти Нойхойзера, если, конечно, найдется.

Я задавал случайные вопросы, лишь бы не молчать. Пока мы разговаривали, меньше чувствовали свою беспомощность. Никому из нас расследовать преступления не приходилось, и что делать — мы не знали.

— Может быть, он потому и скрылся — узнал, что жену убили, и побоялся, что его не отпустят домой, отправят в лагерь, — вслух рассуждал Доманович.

— Письмо его прочли?

— Обыкновенное письмо. Из клиники. Пишет, что ранен был легко, чувствует себя отлично и надеется на скорую выписку.

Я приказал первое, что пришло в голову:

— Ищи сержанта. Опроси всех, кто его видел, установи приметы. Нужно узнать, куда направлялся… И если ты еще раз что-нибудь от меня скроешь, я подыщу другого начальника полиции.

Доманович козырнул и ушел. За ним убрался Лютов.

Я стоял у телефона, не решаясь позвонить Шамову. Давно не было у меня такого пакостного состояния. Все вместе навалилось: и тяжесть большой беды, и стыд за негодяя, носившего советский погон, и еще чувство своей вины… Наконец поднял трубку. Шамов слушал, не перебивая, и, когда я кончил, ни в чем меня не упрекнул, только безадресно выругался и стал записывать мое сообщение, предложив повторить его не спеша. На прощанье сказал:

— Жди гостей.

Кладбище Содлака выглядело аккуратно распланированным городком с прямыми улицами, точными указателями на перекрестках, скамеечками для отдыха живым и выстроенными по ранжиру, одного размера зелеными холмиками над мертвыми. На многих могилках в остекленных фонариках теплились свечи. На каменных крестах четко были выведены имена, фамилии, даты рождения и смерти. Зелень была подстрижена, выровнена с парикмахерской тщательностью.

Стефан вел меня и Франца по заранее намеченному маршруту. Он пригласил нас посетить кладбище, ничего не объяснив, но дав понять, что дело неотложное. Конспираторский лаконизм, вдруг сменявший митинговую многословность, всегда предвещал какой-то неожиданный поворот в его мыслях.

Мы остановились у могилы, покрытой еще не сросшимся дерном, но такой же прибранной и чистенькой, как все остальные. Стефан прочел надпись на кресте, и нечто похожее на стон вырвалось у него из груди. Он обошел еще несколько соседних холмиков. С каждым шагом лицо его все больше мрачнело.

— Родственники? — сочувственно спросил я, чтобы вывести его из горестного молчания.

Он посмотрел на меня, не понимая, потом сообразил и рассвирепел:

— Будь они прокляты, эти родственники. Фашисты! Читай! Ганс Эрвин Хубе… Знаешь, кто он такой? Группенфюрер СС! Генерал! Один из самых страшных извергов, с какими мне приходилось встречаться.

— Тьфу, дурной, — невольно рассмеялся я. — Что ж ты расстраиваешься? Я думал, близких людей оплакиваешь, а ты над подохшими фашистами стонешь. Радоваться нужно.

— Посмотри на даты смерти, — сказал Стефан, тыча пальцем в надпись на кресте. — На эту… Теперь на эту… И сюда. Вот похоронен хозяин твоего особняка, обер-прокурор Хеттль…

Даты были свеженькими. Здесь сплошь лежали покойники, погребенные за день, за два, за неделю до моего приезда в Содлак. И Хубе похоронили накануне.

— Вовремя умерли, — сказал я, не находя ничего примечательного в этом совпадении дат.

— Слишком вовремя, — заметил Стефан. — Давайте присядем. — Стефан внимательно огляделся, даже заглянул за стенку сросшихся кустов, и мы уселись на скамье. — Когда убили эту немку, я стал просматривать списки покойников, зарегистрированных в полиции за последнее время. И вдруг увидел имя Хубе. Знаешь… Когда в самые тяжелые дни я мечтал о победе и расплате, прежде всего думал о нем. Спроси у Франца, он тоже хорошо помнит эту гадину. Забыть его невозможно.

Спрашивать Франца я не стал, и он только наклоном головы подтвердил, что помнит.

— Считай, что он свое получил. Наверно, был тяжело ранен, — сказал я. — Какая, в конце концов, разница — виселица или пуля?

— Есть разница… Но не в этом дело. Хубе умер в клинике Герзига… И не он один. Я тебе как-то говорил, что партизаны следили за шайкой эсэсовских головорезов. Их след вел в Содлак и здесь пропал. А теперь создается впечатление, что все они умерли у Герзига… И как раз перед твоим приездом… Как будто их по заказу приканчивали.

— Какая-то мистика. Чей заказ? Кому это было нужно? Зачем?

— Вот эти вопросы меня и мучают.

— Спроси у Герзига, — посоветовал я шутя.

— А тебе это не кажется странным? — спросил Стефан.

— Что именно?

— Что они умирали один за другим в одной и той же клинике?

— А что тут странного?

— Похоже на коллективное самоубийство…

Эта мысль показалась мне совсем нелепой. Франц тоже скептически хмыкнул.

— Откуда ты знаешь, что остальные, — я показал на шеренгу могил, — тоже фашисты, вроде Хубе? Тебе их имена знакомы? Ты уверен, что все они из той шайки?

— Нет.

— Может быть, и Хубе не тот, однофамилец? И объясни, пожалуйста, зачем им было кончать самоубийством, когда еще оставалась возможность уйти в горы?

Стефан вдруг взвился, как отпущенная пружина.

— Ты прав, нужно ехать к Герзигу.

— Зачем?

— У него должны остаться документы умерших. Пусть покажет, а там будет видно, о чем с ним разговаривать.

После единственной беседы с профессором у меня не было никакого желания вновь с ним встречаться, но то, что Терезу убили неподалеку от клиники, а ее муж славно вознесся на небеса, вызвало не только у Стефана, но и у меня смутные, неотвязные подозрения. Я согласился.

Снаружи, если судить по длинной, сложенной из красного кирпича ограде, можно было подумать, что клиника раскинулась на огромной территории. Когда же пожилая женщина в монашеском головном уборе распахнула перед нашей машиной железные ворота и мы остановились на пустынном дворе, единственный больничный корпус показался маленьким и невзрачным. Со своими плоскими, некрашеными стенами здание выглядело наспех построенной двухэтажной казармой. Тут же неподалеку разместились два жилых коттеджа, увитых плющом, и гараж на несколько машин. Почти к самым воротам приткнулась маленькая сторожка, придавленная высокой, не по росту крышей. Всю остальную огороженную площадь занимал парк, похожий на запущенный лесной участок.