Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №2

Но в следующее мгновение все исчезло, когда он понял, что сильное и ровное дыхание поднимает его грудь.

Он ДЫШАЛ!

Может быть, вернулась и способность двигаться? Попробовав пошевелить рукой, он убедился, что нет — двигаться по-прежнему не в силах. Но это его не особенно огорчило. Все чувства сосредоточились на дыхании.

Воздух, проникавший в легкие, доставлял ему острое чувство, блаженство.

Его мысль еще работала слабо, и он не задумался над тем, почему испытывает такое наслаждение от простого дыхания, которого прежде никогда не замечал. Он боялся, что дыхание может снова исчезнуть. Но минуты шли за минутами, а ничто не изменялось: воздух глубоко входил в легкие и выходил обратно. Вдох, выдох! Вдох, выдох!

Когда чувство блаженства, доставляемое воздухом, несколько притупилось, он заметил, что, пока он спал, в его положении произошла перемена. Голова лежала теперь на мягкой подушке. Он был укрыт, его руки лежали поверх одеяла. Бинты были сняты.

Все эти перемены, по-видимому связанные с тем, что он окончательно пришел в сознание, успокоили его. Больше он ничего не боялся и решил терпеливо ждать, пока кто-нибудь придет.

Но ни один, даже самый слабый, звук не нарушал тишины, и он ясно слышал биение собственного сердца.

Так проходили часы, дни, недели, месяцы…

Его мысли были теперь настолько ясны, что он мог в подробностях вспоминать обстоятельства, при которых впервые потерял сознание, и пытаться уяснить себе, где он находится.

Этот вопрос занимал его больше всех других, а их было немало. Он считал его ключом ко всем остальным, ijo ответа, хоть немного правдоподобного, получить не мог.

Однажды он подумал, что можно по запаху определить, дома он или в больнице, но воздух был очень чист, и никакого, даже слабого, запаха он не почувствовал.

Часы бодрствования проходили в этом состоянии беспомощной неподвижности. Он не смог бы определить, сколько вообще времени провел в полном одиночестве, предоставленный своим беспокойным мыслям.

Сон его всегда был чрезвычайно глубок, настолько, что он ни разу не слышал, как входили люди, как с его неподвижным телом производили различные, неведомые ему процедуры. Ни разу он не проснулся при этом. Но с каждым днем он чувствовал себя все лучше и лучше. Если бы не тягостная неподвижность, он мог бы считать, что совершенно здоров, более здоров, чем когда-либо раньше. Его тело ощутимо для него наливалось жизнью, энергией и силой.

И вот однажды, когда навязчивый вопрос: где он находится? — вновь завладел его мыслями, он почувствовал внезапно раздражение, попытался пошевелиться и совершенно неожиданно… открыл глаза.

В первое мгновение он даже не осознал, что случилось, но в следующее понял, и его охватила бурная радость.

Ничего увидеть он не успел, свет причинил ему боль, но одно сознание, что он может видеть, может по своему желанию открывать и закрывать глаза, было для него, так долго лежавшего в полной темноте, огромной, ни с чем не сравнимой радостью.

Сначала свет показался ему слишком ярким, но он заставил себя долго смотреть сквозь узкую щелочку век. Затем он раздвинул веки чуть пошире.

Наконец, когда он решил, что глаза достаточно привыкли к свету, он позволил себе полностью открыть их.

То, что он увидел, наполнило его чувством величайшего удивления.

Он лежал на чем-то напоминавшем большой диван. Необычное ложе стояло на самой середине огромной, высокой… комнаты? Нет, это совсем не комната.

Словно гигантский темно-голубой мяч разрезали пополам и одну половинку положили на землю, чтобы она изображала собой потолок и стены. Сферическая поверхность купола казалась выточенной из одного куска неизвестного материала, который очень походил на металл, но был лишен характерного металлического блеска.

Пол, того же темно-голубого цвета, был гладкий, но не блестел и, по-видимому, не отражал в себе купола.

Никаких следов окон или дверей! За исключением его ложа, никакой другой обстановки, комната совершенно пуста!

Широко открыв глаза, человек, смотрел на удивительную картину, отказываясь понимать, где он находится.

В помещении было мягкое, приятное освещение, но откуда оно исходило — непонятно. И пол и купол были освещены совершенно равномерно, как будто они сами излучали свет.

Его изумление возросло еще больше, когда он посмотрел на то, что принимал раньше за одеяло. Это было широкое покрывало темно-синего цвета. Мягкими складками оно закрывало его до середины груди. Подушка, поверхность ложа, которую он мог видеть у своих плеч, тоже были синими.

Вид голых своих рук вызвал поток новых мыслей. Он помнил, как сильно исхудал за последнее время. Но от этой худобы не осталось и следа. Руки были, как у здорового человека, и покрыты ровным коричневым загаром, которого раньше не было.

Но если болезнь, едва не сведшая его в могилу, каким-то непонятным образом сменилась цветущим здоровьем, то почему же он не может двигаться?

Удивление незаметно сменилось тревогой. Почему так долго оставляют его одного? Люди, кто бы они ни были, не могли не понимать, что обстановка этого «павильона» (он обрадовался удачно найденному названию) непонятна больному и должна волновать его. Если его лечат, а это безусловно так, то врачи не могут пренебрегать спокойствием своего пациента. Они должны прийти, и как можно скорее.

Неподвижность тела становилась мучительной.

Ему страстно захотелось крикнуть, позвать кого-нибудь, но все усилия привели только к тому, что удалось издать едва слышный звук.

Но даже этот ничтожный результат обрадовал его почти так же, как возвращение дыхания, как способность видеть. Ведь до сих пор все попытки воспроизвести звук неизменно заканчивались неудачей.

Стало ясно: сегодня к нему вернулось зрение, завтра вернется речь.

На этот раз он долго находился в сознании. С возрастающим недоумением рассматривал странное помещение.

Очень скоро он убедился, что купол действительно светится. По гладкой, словно покрытой тонким слоем стекла, поверхности «потолка» и «стен» пробегали искрящиеся точки или едва заметные туманные полосы. Один раз, когда почти в центре купола вспыхнула особенно яркая точка, он увидел на полу ее отражение. Глаза, только что получившие способность снова видеть, устали и начали болеть. Он закрыл их.

Где он находится?

Снова этот вопрос, так часто занимавший его мысли до того, как глаза открылись, стоял перед ним и казался самым важным из всех. И хотя он увидел, наконец, окружающее, это не внесло ясности, а, наоборот, запутало все еще больше.

Павильон был так странен, так не похож на что-либо виденное раньше, что невольно явились мысли о сновидении, о галлюцинации мозга, расстроенного болезнью.