Вячеслав Имшенецкий - Зашифрованные маршруты

- Ичиги вам припер. Ненадеванные ни разу. Примеряйте.

Таня натянула на ноги странную обувь, которую никогда не видела. Шурка пощупал носок ичига на Таниной ноге.

- С суконной портянкой как раз будет. - Он вынул из куля два больших куска серого сукна. - У бабки упер, - и, как бы оправдываясь, добавил: - У ней все равно сопреет.

Петька вынул складной нож, и каждый кусок они разрезали на половину. Портянки Шурка даже не дал примерить и положил их обратно в мешок. Затем вытащил оттуда ичиги для Петьки, по-хозяйски ощупал и сказал:

- С двойной подошвой, надолго хватит. Завтра добуду спичек, а к мешку лямки привяжем. Тимка сулился веревки добыть.

Пламя в коптилке задрожало. Огонек сделался маленьким и вдруг потух.

- Керосин кончился, - сказала Таня.

Шурка, глядя на темное окно, вдруг вскрикнул, потому что оттуда глянула ушастая морда с большими рогами. Тонкая длинная борода мелко подрагивала, в круглых глазах отражалась луна!

- Черт! - Шурка подскочил к двери и набросил крючок. - Черт, воистину черт! Нечистая сила! - и стал креститься.

Таня хохотала до слез.

- Шурка, ты с ума сошел! Шурка, это же наша коза Майка! Опять из дровяника выбралась, ей, видать, там скучно.

Петька смело вышел во двор, завел Майку в дровяник. Слышно было, что чем-то он стучал по перекладине. А когда вернулся, тихо сказал:

- Когда пойдем в поход, Майку отдадим, Шурка, твоему деду за ичиги, чтобы даром от него ничего не брать.

- Ты что, Петька, а Вера Ивановна что скажет?

- Не беспокойся, Таня. Там, в Листвянке, бабушка мне шепнула, что в госпитале она будет месяца два. Мы вернемся тоже осенью. Майка без нас совсем одичает, а то и волки могут сожрать. Лучше мы ее отдадим и рассчитаемся с Шуркиным дедом.

Во дворе послышались удары. Майка, обидевшись, что ее заперли, опять била рогами в дверь дровяника.

Шурка с дрожью в голосе сказал:

- Поди, Майка ваша ноне не совсем коза.

- Что ты, Шурка, мелешь. Кто же она, корова, что ли?

Шурка пододвинулся ближе к окну, где было светлее от луны, и зашептал:

- У нас единыжды была коза красная и лохматая. Молока видимо-невидимо давала. Подметкины радешеньки были. И с радости запамятовали, что не бывает красных коз, им лишь бы молоко. - Шурка, по-видимому, верил в свою историю, потому что зубы у него начинали тихонько стучать. - Коза как коза, - продолжал он, - токмо не любила, когда ей прямо в глазищи вытаращишься, а эдак никого не пужалась: ни волков, ни рыси, ни росомахи. Пужалась токмо старуху Солуяниху. Та маленькая, сухонькая - царство ей небесное, - а коза ее пужалась, потому как Солуяниха каждый день богу молилась. Понятно, нечистая сила эдаких людей пужается. Зима прикатила, выпал снег, и тута во дворе у нас стали ночью появляться козьи следья, хотя коз дед запирал в сарае, и замок цельный был. «Откудова чертовщина? - гадали все. - Собаки ночью лают, а следья появляются». Тута приперся к нам дед Парамонов. Сидит ночью у окна с моим дедом, сивуху глушит и говорит тихо-тихо: «А коза у вас и вовсе не коза, а сила нечистая». Всех затрясло, а отец мой эдак и шлепнулся на пол от страха. И теперя морока с ним: шлепнется откудова ни на есть, лежит и дрыгает руками и ногами.

- Шурка, ты про козу рассказывай.

- Опосля надумали ночью доглядеть за козой. На другой вечер заперли сарай на два замка. Наглотались самогонки и сели у окна. Лампу керосиновую потушили и ожидают. Час проходит - никого. Два проходит - никого. Луна светит, тишина. И вдруг дверь сарая сама по себе тихонько распахнулась, и оттудова выходит наша красная коза. Идет, как человек, на задних ногах, глазищами вращает, по сторонам глазеет и прет через двор, через огород, через лужайку и… и… под-хо-ди-т, - зубы у Шурки опять мелко застучали, - и… и подходит к старому кладбищу. Подошла к могиле и тута давай танцевать, и тихо петь человеческим голосом:

И дедушка признал голос своей матери, которую в живых прозвали байкальской колдуньей. Пока коза танцевала, дедушка шмыгнул на улицу и перекрестил отворенную дверь сарая. А коза от энтого как прыгнет, и огненным пламенем ушла в небо…

Шурка замолчал, но, услышав, как Майка стучит в дверь, попросил:

- Петька, проводи меня домой, а то я в темноте не найду вашу калитку.

- А ты через плетень перелезь, - сказала Таня.

Но Петька уже открыл двери и вышел на крыльцо. Потом брякнул в сенях дверной крючок.

- Таня, тебе не страшно от Шуркиного рассказа?

- Чуть-чуть страшно. А почему красные козы не бывают?

- Один студент, который с папой ездил в экспедиции, мне рассказывал, что раньше, тысячи лет назад, у одного египетского фараона были красные козы, и их считали святыми, и на них молились, как на бога.

- Петька, а бог есть или нету, как ты думаешь?

- Я не знаю, Таня. Если есть, то он, наверно, злой.

- Петька, вставай лепешки делать на дорогу.

Петька легко спрыгнул с печки на пол.

- Еще же козу доить надо.

- Засоня, я уже подоила.

Через два часа шестьдесят больших лепешек, величиной с блюдце, были готовы. Таня подсчитала, что в тайте их хватит на целый месяц, а то и больше.

Вежливо постучав в дверь, зашел Тимка Булахов. Поздоровавшись, он положил на стол коробочку с солью, камушек, мягкую ватную веревочку, полукруглую железку, похожую на маленькую подкову, и две деревянные ложки. Тимка пощупал верхнюю лепешку и велел их все положить на плиту, но чтобы не горели, а сохли.

- А то в дороге заплесневеют, - объяснил он.

Кроме всего прочего, Тимка принес еще длинную крепкую веревку метров в тридцать.

- Мальчишки, а зачем камушек, железка и вата?

Тимка взял камушек, положил на него скрученную ватку и ловко ударил железкой. Искорки полетели на ватку, Тимка стал ее раздувать, и она задымилась.

- Вишь, Таня, огонь получили без спичек.

Петька вытащил из-под лавки Шуркин желтый мешок, и мальчишки стали укладывать туда все необходимое: старую Петькину рубашку, длинную веревку, котелок, деревянные ложки, коробочку с солью, шило и другие мелкие вещи. Сверху Таня положила небольшой мешочек с мукой. Нож, компас, арбалет решено было нести в руках.

- Достать бы маненько пороху! - Тимка показал на кончик пальца: - Хотя бы пол-ложки. Торбеев зарядил бы патрона три. Нам бы хватило за глаза. Торбеев, он фартовый, мимо еще ни разу не стрелил.

У Петьки вдруг заблестели глаза. Он повернулся на месте, бросился в комнату, схватил свой узелок, привезенный из Краснокардонска, и стал развязывать. Таня и Тимка с удивлением следили за ним. Вот Петька развернул маленький газетный сверток, разорвал синюю тряпочку и радостно воскликнул:

- Целые!