Николай Васильев - Три жизни одного из нас (litres)

Карцев пробовал затаскивать к себе на огонек давних приятелей, Степанова и Карпенко, но те стали совершенными «подкаблучниками» и от посиделок по-студенчески увиливали, зазывая в гости к себе. Он, конечно, бывал у них время от времени, вполне светски лицемерил их женам, а на обратном пути в общежитие кривовато лыбился.

Встречи с Юлей тоже стали редки: с одной стороны потому, что ее мать приболела, и Юля почти все свободное время вынужденно проводила в семейном кругу. С другой же стороны… С другой у Карцева, наконец, открылись глаза на природу своей страсти к Юле: при многих внешних несоответствиях Юля разительно походила на Марину! Особенно теперь, когда благодаря Карцеву она избавилась от своего комплекса неполноценности и обрела тот же апломб, ту же манеру победительной самки, что некогда восхитили юного провинциала в студентке-ровеснице, но со временем стали все более раздражать.

Инстинктивно он стал притормаживать развитие отношений с Юлей: реже звонить к ней в поликлинику, ссылаясь на занятость, избегать части встреч в городе, использовать в разговорах сдержанный, или обыденный, или даже суховатый тон… Все еще полная к нему чувств Юля не желала прозревать и почитала его выходки досадливой реакцией на ее семейные неурядицы. Потому при каждой встрече она с большим пылом винила сложившиеся обстоятельства и просила их извинить, пережить, наверстать потом… Потому при редких альковных свиданиях страсть ее вовсе становилась невероятна и сопровождалась бурными слово– и слезоизвержениями…

Карцев всякий раз бывал тронут, очень старался смягчить, убедить, угодить, и добивался умиротворенной улыбки на губах отъезжающей Юлии – но уже назавтра вел прежнюю политику, зная из прошлого общения с Мариной, что каждая его уступка будет предвосхищением новой и так далее, по нисходящей. Увы, любовные отношения – это еще и противоборство, излюбленная форма порабощения человека человеком…

Трудно сказать, кто в этой паре одержал бы все-таки верх (неискушенная до поры амбициозность или однажды «битый») и как долго колебались бы чаши весов, но За Всем Следящий, вероятно, решил усложнить их миттельшпиль и активизировал державшуюся в тени королеву… В конце мая, когда геологи Борисихинской партии завершали подготовку выезда на работы в тайгу, и даже успело состояться предполевое интимное свидание Сергея и Юлии, наш герой-любовник получил неурочное письмо из "Тьмутаракани", да не обычное суховатое, а слезное, умоляющее… В нем Марина признавалась, что не в силах больше выносить здешнюю жизнь, что все ей не в радость, что даже с матерью она ужиться под одной крышей не может, что Вовка отбивается от рук и что у нее осталась только вера в него: доброго, умного, надежного… И если он разрешит ей к нему приехать…

Какое-то время по прочтении письма Карцев сидел, тупо уставясь в пространство. Если б можно было на него не отвечать… Да, он переписывался с женой, но, пожалуй, из вежливости, без надежды на воссоединение; он, скорее, надеялся, что она через время вновь выйдет замуж и переписка вовсе усохнет. И вдруг такие страсти, стоны…

Но постепенно душа его стала отмякать. Он вновь углубился в воспоминания о счастливых днях с Мариной, о ее былой безоглядной к нему доверчивости, о том, как он этой доверчивостью злоупотреблял и что из этого, в конце концов, получилось… «Что ж теперь, мне ее добивать? Оттолкнуть окончательно?»

Будь с ним рядом новоявленный Гнедич, он именно так бы и посоветовал, приведя массу убедительных доводов «contra». «И, вероятно, был бы прав», – вздохнул обреченно Сергей Андреевич. Но его сердце скорее предназначалось пчеловоду, а не геологу, и начало, начало таять – как воск… «К тому же с ней приедет Вовка! – радостно заулыбался он и все окончательно решил. – Прости-прощай, Юля».

Спустя десять дней Карцев стоял у выхода с летного поля М-ского аэропорта и в череде пассажиров только что прибывшего московского Ту-154 выискивал глазами Марину с Вовкой – но их все не было видно. Вдруг его тронули за рукав, он обернулся и едва узнал Марину в статной черноволосой даме в изящном черном платье и в черных же солнцезащитных очках.

– Тебя, видимо, ожидает здесь богатство, – сказал он, чуть смущаясь ее эффектности. – Я тебя не узнал… А где Вовка?

– В последний момент меня отговорили его брать. Да и он не настаивал, когда узнал, что тебя все лето дома не будет…

– Давно перекрасилась? – спросил Сергей как можно небрежнее по дороге к багажному отделению.

– Перед отъездом, в тон этому платью, но успела сто раз пожалеть…

– Да нет,– заверил угодник, – выглядишь ты потрясающе! К тому же черное стройнит… Или ты в самом деле сбросила килограммов пять?

– Тут и десять сбросишь, с такой жизнью… – промолвила в сердцах жена, но больше, против обыкновения, ничего не добавила.

Карцев тоже не горел желанием услышать подробности непутевого периода Марининой жизни и заговорил о насущном:

– В общем, я все уладил. Жить ты будешь все лето в моей комнате, а работать в плановом отделе экспедиции, нормировщицей. С работой просто повезло: только-только прежняя нормировщица ушла на пенсию… Самый неприятный момент – ежедневные поездки в город и обратно. Но летом автобус ходит полупустой и добирается всего за сорок минут.С развлечениями в Криволучье тоже не ахти, зато в бору рядом – и грибы и ягоды. А воздух какой… Сплошные фитонциды!

– Что ж поделать… – вяловато отреагировала Марина. – Подышу вашими фитонцидами… Дышала же полынью да пылью в уральских степях…

Не нравился Карцеву ее настрой, ох, не нравился…

Против ожидания, комната, которую Карцев после ухода друзей несколько видоизменил, Марине понравилась.

– Здесь вполне уютно, – удивлялась она. – Штора просто шикарная! Очень удобный стеллаж: все под рукой и ничего не мешает. А вот и кресло… Как же, Карцев – и без кресла: такого быть не может! Впечатляет и тахта: ты что же, так и спал на ней один? Или к моему приезду ее организовал?

Муж только ухмыльнулся «в усы» и промолчал, выгружая на стол купленые по дороге продукты.

Через час они уже отобедали и теперь пили сваренный в джезве кофе, лениво переговариваясь и поглядывая искоса друг на друга. Карцев начал испытывать волнение, жар в груди и давление в чреслах, выхватывая взглядом хорошо ему знакомые, а все же по-новому восхитительные маленькие кисти рук, полные ровные плечи, дебелую шею, крупные чувственные губы, мерцающие серые глаза и, конечно же, предмет гордости Марины: совершенно очерченные крупные груди, пребывающие почти в постоянном, хоть и легком движении, живущие как бы сами по себе и тем магнетизирующие мужские взоры… Он разозлился на себя за неуместную похоть, потом стал злиться на Марину, адаптация которой казалась ему слишком быстрой, без тени раскаяния. От этой злобы «естество» распалилось еще больше, стало натурально рваться наружу и приходилось его маскировать рукой.