Николай Васильев - Семь дней из жизни господина Н [СИ]

В начале третьего тысячелетия по христианскому летоисчислению в одном из региональных центров все еще обширного Государства Российского проживал некий господин Н. Роста и телосложения он был среднего, наружности обыкновенной. Среди недостатков своих на первом месте Н. числил склонность к облысению, а среди достоинств — легкую походку и привычку к размышлениям. Приятели, коих было у него порядочно, звали его запросто «Андреич», а приятельницы, тоже немалые числом, говаривали ласково «Сережа» или даже «Сереженька».

К означенному временному рубежу господину Н. было уже лет около пятидесяти, однако многим знакомцам, да и просто встречным он казался все еще «молодым человеком». Причиной тому были то ли нежные его щеки, легко покрывавшиеся румянцем, то ли доброжелательная улыбка, часто игравшая на губах, то ли обезоруживающе ясный взгляд, то ли та самая легкая, даже танцующая походка… Словом, психиатр определил бы его как человека инфантильного. И окажись поблизости от нашего героя кто-то вроде господина Базарова — быть беде! Однако хоть к началу 21 века цивилизованное человечество обросло многими «измами» (прагматизмом, пессимизмом, терроризмом, бандитизмом), нигилизм в российском варианте давно канул в Лету. И слава богу: не о ком было бы автору продолжать повествование.

Конечно, к пятидесяти годам господин Н. много чего успел: образование получить верхнее (в области геологических наук) и даже степень кандидата в ученые, угнездиться прочно в одном из многочисленных геологических НИИ, жениться успел и развестись, обзаведясь в промежутке двумя сыновьями, теперь вполне взрослыми, похоронил родителей, многих прочих родственников и даже некоторых друзей — печальные факты! К счастью, успел он после развода и еще до Великого Облома получить в собственность однокомнатную квартирку, в которой и обитал ныне в относительном спокойствии, без приживальцев.

На этой мажорной ноте (о, собственная квартира!) преамбулу о житие господина Н. можно было бы завершить, но следует все же пояснить цепляющее определение «господин». Н. терпеть его не мог, что, безусловно, объяснялось советским воспитанием. Однако вот уж десять лет как пришлось ему вместе с другими россиянами жить в иную эпоху, характерную всеобщим перекраиванием умов и амбиций, перемешиванием основ и первооснов, в результате чего на поверхность общественного сознания стали выплывать давно, казалось бы, похороненные слова: «Дума», «господа», «сударыни», «казаки»… Взращенная на анекдотах от Чапаева до Штирлица и от чукчи до Абрама местная полуинтеллигентская братия, с удовольствием ерничая, пустила в обиход словечко «господин», и тут, на свою беду, Н. стал в ответ морщиться! В момент все шутники сориентировались и стали обращаться так исключительно к нему — впрочем, вполне благодушно, так как Н. был все-таки «своим» парнем. Шутка прижилась, и Н. со временем сам привык к этой приставке.

Складные красочные сны случались у него под утро, а этот сон был к тому же — о, редкость — эротическим! В нем Н. танцевал с давно им вожделеемой Линой: величаво грандиозной дивой, обладательницей огромных — на поллица! — темно-голубых очей, крупных чувственных губ, высокой белейшей шеи, атлас которой плавно сменялся бархатистой кожей округлых плечей и лениво струящихся в лунном свете гибких рук… Н. скользил вкруг нее по паркету, почти не касаясь, заходя то спереди, то со спины, и все же прикосновения были: бедром, плечом, спиной, кончиками вздрагивающих пальцев — и в местах касаний в теле Лины (он угадывал!) возникали трепетные волны, которые по ходу танца усиливались, удлиннялись, сопрягались, пока не охватили ее целиком, до корней волос…

Тогда Н, верно почувствовав момент, поднял диву на руки, внес в оказавшуюся рядом спальню (что вы хотите, в снах это бывает) и уложил на разобранную постель. Вот они уже обнажены, и он гладит и гладит ладонями ее восхитительно податливые бедра, сливочные колени, полные икры, вновь переходит на бедра и сжимает лоно. А губы тем временем поцеловывают кожу под вздрагивающими холмиками мягких грудей, опоясывают эти холмики, упиваются плечами, шеей, переходят за ушки, спускаются к уголкам ее губ и, наконец, впиваются в них. Тело Лины изгибается, ноги наливаются истомой, сгибаются в коленях и сами собой распадаются. Он нависает над ней, но что-то мешает войти естеством в вожделенное лоно, и Н, как всегда в последние годы, изливает семя вне женщины, — просыпаясь в этот несчастный момент.

Влага, кроме простыни, была и на глазах. Он полежал еще немного, тщательно перебирая, запоминая нюансы сна. «Хоть во сне ее поимел…» — горько усмехнулся Н. сквозь высыхающие слезы. «Поиметь-то как раз не пришлось, — едко заметило рефлексирующее сознание. — Давай-ка вставать, на работу пора».

… стал замечать и приветствовать попутно двигающихся сослуживцев. Вдруг уже на пороге родного учреждения он резко развернулся и, рискуя опоздать, стремительно вернулся на квартал назад, в булочную, где купил излюбленный своими сотрудниками черный хлеб и кулек шоколадных конфет — для дам. К вахте Н. подошел со звонком.

Этот регламентирующий звонок в совокупности со строгой системой пропусков не раз вызывал легкое недоумение и веселые насмешки у многочисленных командированных смежников. «Что поделать, таков бзик нашего директора, — разводили руками аборигены. — Пошли-ка лучше в сектор да дернем по маленькой». И дергали, бывало, до вечера за все более сумбурными разговорами, преимущественно, геологической тематики. Кстати, в постсоветское время пропускной режим сыграл положительную роль, оградив институт от нашествия назойливых коробейников и просто воришек.

— Салуд, камрады и фемины! — звучно поздоровался господин Н., входя в давно обжитую обширную рабочую комнату, заставленную шкафами, столами, стеллажами, компъютерами и прочим офисным оборудованием, среди которого разместились, делясь субботне-воскресными впечатлениями, четверо мужчин и три женщины — коллектив сектора 2 лаборатории региональной геотектоники.

— Привет, привет, копуша. Хлеба купить не забыл?

— А конфет? — прорезался воркующий голосок.