Сборник - Незримое сражение

В литературе дело Медведева продолжают сейчас его боевые друзья. С воспоминаниями и документальными повестями выступили бывший заместитель Медведева по разведке Александр Лукин, врач отряда Альберт Цесарский, бывшие партизаны Николай Струтинский, Николай Гнидюк.

Творчество боевых побратимов Медведева учит мужеству, бесстрашию, патриотизму. И каждая новая книга медведевцев является литературным памятником воспитателю многих славных чекистов Дмитрию Николаевичу Медведеву — человеку с горячим сердцем, отдавшему всю свою жизнь служению Отчизне.

Лет десять назад в далеком гуцульском селе Головы Ивано-Франковской области я записал в своем блокноте заклинание от трех смертей. Не думал я тогда, что записи когда-нибудь пригодятся. Просто меня поразили и взволновали своеобразные заклинания старой гуцулки, приговаривавшей нараспев: «А первой попавшейся дорогой не иди, обойди ее за горой и за лесом, потому что на первой дороге ждет тебя смерть от острой пули. А по другой дороге тоже не ходи… другую дорогу глубоким рвом перекопай, и пусть она зарастет колючим терном, и пусть она, та дорога, навек сотрется в твоей памяти, сгладится, рассыплется в прах, потому что на ней ждет тебя смерть от ножа. А на третью дорогу лучше бы ты глухим выходил… Лучше бы ты на третьей дороге не услышал ни звука, ни шороха, ни крика, ни слова. Потому что на ней подстерегает тебя смерть от слова…»

Долгие годы колдовские слова эти оставались в старом блокноте. Но однажды ко мне в номер новой ивано-франковской гостиницы «Україна» пришел гость. Рассказывая о своей жизни, он между прочим заметил, что не один год ходил меж смертей, как меж смерек в лесу. Это было сказано точно, образно, и я сразу представил его, молодого лейтенанта, идущим по земле — то прямо и гордо, то пригибаясь. Он идет, а за каждым поворотом подстерегает его в засаде белая госпожа с косой в руках…

Именно тогда, в гостинице, ко мне сквозь годы пришла старая гуцулка из Голов со своими заклинаниями. Я мысленно листал свой блокнот, мысленно видел три опасные дороги. И рассказал о них своему гостю.

— Только три заклинания от трех опасных дорог? — переспросил он. — А каким же должно быть спасение от других смертей?

Я ничего не мог ему ответить, да он и не ждал ответа, закурил и подошел к широкому, во всю стену, окну, за которым виднелось старое городское кладбище. Теперь там не хоронят, оно стало мемориальным парком, и мне рассказывали, что летними вечерами здесь гуляет много молодежи. Летом каменные серые склепы, покосившиеся кресты задрапированы буйной зеленью и теряются в ней. А сейчас только начинается весна… Деревья стоят голые, черные, каждая ветка на фоне голубизны неба больно ранит своей чернотой.

А он говорит дальше:

— Там… вы знаете… за деревьями, за склепами и крестами выстроились ряды солдатских могил. Скромные цементированные надгробья. Имена, имена… Многих из них я знал живыми… Многие были моими друзьями. Знали бы они эти три колдовских заклинания от трех смертей, тогда, может…

Его зовут Николаем Петровичем Ильиным. Подполковник в отставке, чекист, ему далеко за пятьдесят. Карие выразительные глаза смотрят на вас пристально, заинтересованно и совсем по-молодому. Вся его фигура собранная и крепкая. Только густая седина на висках говорит о годах, дорогах, о пережитом, потерянном и обретенном.

Николай Петрович — русский, родом из Ивановской области, но когда переходит на украинский язык, то кажется, что он уроженец Коломыи. На Прикарпатье он — с первого дня освобождения Станислава от фашистских оккупантов, тут родились и выросли его дети.

И здесь Ильин поседел…

Он рассказывает:

— Бывало, в те трудные послевоенные годы на меня иногда находили всякие мысли: я — ивановский ткач, в молодости работал мастером на меланжевом комбинате, в Иваново всегда найдется для меня работа… Так почему же я здесь, на Прикарпатье, в вихре жестокой классовой борьбы, среди опасностей? Не хватит ли с меня войны? Что меня здесь держит? Но открывалась предо мной вся красота земли карпатской. И я чувствовал, как соединяют меня с ней тысячи корней.

…Мы могли с ним встретиться еще летом сорок четвертого года, когда через мое село на Станислав катилась неудержимая лавина советских войск — артиллерия, танки, кавалерия, пехотинцы в белых от соленого пота гимнастерках. Молоденький лейтенант на вороном коне остановился перед группой подростков, голодными взглядами провожавших вкусно пахнущую солдатскую кухню, и, подмигнув, спросил:

— А что, братва, далеко еще до Берлина?

До Берлина еще был целый год пути, еще в той стороне, где Станислав, ухает артиллерия, там еще кипит бой. Мы пожимаем плечами, — откуда нам знать, сколько километров до ненавистного Берлина? — а веселый лейтенат, пришпорив вороного, догоняет своих.

Может, это был Николай Петрович Ильин?..

Он смеется.

— Нет, чего не было, того не было. На вороном коне во время войны не ездил. В основном своими ногами протопал от западной границы до Москвы и обратно. Был пограничником в Белоруссии, уничтожал под Оршей на Смоленщине фашистских парашютистов, принимал участие в знаменитом параде седьмого ноября 1941 года на Красной площади, защищал Москву, окончил школу КГБ. Не раз падал от вражеских пуль, но… никогда не падал с коня.

Мне почему-то не хотелось, чтобы Николай Петрович так категорически отрицал свое сходство с тем молоденьким лейтенантом на вороном коне: с тех летних дней сорок четвертого года я, например, никакого другого лица не запомнил — ни генеральского, ни солдатского, а молодое, задиристое лицо лейтенанта ношу в душе до сих пор. Почему-то в его образе вместилась вся наступающая армия.

Как тебя звали, всадник на вороном коне?..

Николай Петрович восстанавливает в памяти донесение, написанное им в первый день освобождения Станислава — 27 июля 1944 года:

«Докладываю, что вместе с младшими лейтенантами И. Никуловым и И. Юрченко прочесал порученный нам район города. На улице Коллонтая взяли в плен полковника венгерской армии. Возле бывшего комиссариата полиции с помощью местных жителей задержали и обезоружили двух полицаев…»

В тот день молодые чекисты были заняты по горло. В районе Софиевки и Пасечной еще шла перестрелка, еще мертвые смотрели в задымленное небо удивленными глазами, а младший лейтенант Ильин уже стоял на страже мирной жизни города.

— А еще, кроме всего прочего, мы тушили пожар в доме, где помещалось станиславское гестапо. Кригер, его начальник, удирая, приказал уничтожить архивы. Мы уже падали с ног от усталости, но горел архив, важные документы… И мы бросились в огонь, спасая их…