Иоасаф Любич-Кошуров - В Маньчжурских степях и дебрях

— Никак невозможно, — повторил и Семен, — сами посудите.

Он слегка подался вперед корпусом, все продолжая держать большой палец за бортом пиджака и барабанить сверх борта остальными пальцами. Потом пальцы его растопырились, и он крепко прижал их к груди.

Вытянув шею и уставившись на Гурина широко открывшимися глазами, он сказал:

— Будь я один, а то…

В глазах его было такое выражение, будто он просил Гурина обернуться к нему. Такое же выражение было и в его голосе.

И сквозь это выражение светилось в глазах что-то другое: словно он сомневался, слушает ли его Гурин и может ли принять к сердцу и понять то, что он ему говорит.

— Когда бы один… А то ведь возьмите: жена, теща-мамаша, дети…

Он выпрямился.

— Никак нельзя, — сказал он и крякнул, поднеся руку ко рту.

Крякнув, он сейчас же собрал пальцы в горсть — будто схватил в горст этот свой кашель.

Гурин повел глазами в его сторону слабо, медленно. У него словно не хватило сил повернуть голову так, чтобы глаза остановились прямо на Семене: зрачки глаз перекатились опять в обратном направлении, только чуть-чуть скользнув по фигуре Семена.

Вытянув руку по столу, он стукнул по крышке стола раза два пальцами.

— Гм, — сказал он, — так уедешь, значит?

Он опять поглядел в окно.

Брови у него шевельнулись и чуть-чуть сдвинулись.

— У еду-с….

— А когда?..

Семен вздернул плечи.

— Говорят, еще можно недели полторы.

Гурин кивнул головой.

— Через неделю будет поздно, — сказал он.

Он все смотрел в окно.

Его брови сдвинулись еще больше.

Семен вздохнул.

— Поздно, — повторил Гурин и, помедлив минуту, заговорил опять, придвинув к себе свечку в жестяном подсвечнике и ковыряя ногтем указательного пальца застывший на донушке подсвечника стеарин. Он говорил тихо, тянул слова и делал короткие паузы, когда стеарин плохо поддавался ногтю…

Казалось, движение его пальца находится в непосредственной связи с тем, как срываются с его губ слова, обращенные к Семену. Когда палец, сколупывая стеарин встречал сопротивление, и слова, казалось, спотыкались неожиданно, или обрывались совсем… И звучали опять легко и свободно, если палец благополучно преодолевал препятствие.

— У меня есть к тебе дело… Да… Видишь, ты каменщик?

— Каменщик…

— А хороший?

— Как сказать…

Семен пожал плечами.

— А, например, можешь вынуть камень из стены?

— Камень-с?..

— Да…

— Это какой-с…

И подумав секунду, Семен добавил:

— И опять же, какая кладка.

— Как какая кладка?

— Кирпич? — спросил Семен и пояснил сейчас же: — Кладка бывает разная. Изволите видеть…

— Нет не кирпич, — перебил его Гурин…

— Не кирпич?

— Нет.

— Дикий камень?

— Дикий.

— На цементе?

— На цементе…

— Теперь Семен знал, что ему отвечать. Заложив руку опять за борт пиджака, он сказал с уверенностью:

— Можно-с.

— Значит, и два камня можно вынуть?

— Можно-с. Лишь бы один, а там легко.

— Легко?

— Легко… Главное первый.

— А первый трудно?

— Опять же говорю, какая кладка.

— Можно, значить, например, в стену вмазать шкап?

Глаза у Турина сузились. Казалось, он что-то внимательно разглядывает на своем подсвечнике.

— А?

Голос у него стал немного хриплый. Он словно каркнул. — Можно, — ответил Семен.

— А потом заложить опять, и чтобы один камень вынимался, и его опять можно было бы поставить на место…

Семена будто кто неожиданно толкнул в грудь, он вздрогнул.

— А? — опять так же глухо и с хрипотой спросил Гурин, продолжая ковырять пальцем стеарин на подсвечнике.

— Можно-с.

— И не будет заметно?..

— Потайной, значит?

— Да.

— Можно…

Гурин вынул спички, зажег свечку и, поднявшись с кресла, запахнул халат.

— Пойдем за мной, — сказал он Семену, в первый раз взглянув ему прямо в лицо. Он сдвинул при этом брови и в его глазах глубоко сквозь их мутный блеск сверкнуло что-то острое, точно короткий луч. Но сейчас же он прикрыл глаза веками: он словно боялся, что Семен поймет и разгадает мысль, вспыхнувшую в нем в эту минуту и блеснувшую в глазах навстречу глазам Семена.

Но он все равно словно кольнул Семену душу этим взглядом.

Семен пошел за Гуриным, осторожно ступая на носках по паркетному полу. Ему казалось, что Гурин будто не доверяет ему.

Гурин решил остаться в городе на все время осады. У него на это были свои виды.

Что крепость может быть взята, он этого не допускал. Конечно, много побьют народа, но крепость останется все равно в руках храброго гарнизона.

А ему, Гурину, нечего бояться смерти.

Еще в начале осады он устроил у себя на дворе блиндаж, согласно всем требованиям военной техники. Дом может быть разрушен, но в блиндаже он обезопасен совершенно от всяких бомб.

Смерть может летать над городом, но в блиндаж она к нему не заглянет.

В блиндаже не было окон. Вход был устроен из подвального этажа дома. В случае разрушения дома, если бы обломки и щебень загромоздили вход, из блиндажа можно было проникнуть на двор и в сад по небольшому тоже очень надежному тоннелю.

Семен понадобился Гурину для того, чтобы сделать в толще подземные стены блиндажа шкап, где Гурин предполагал хранить деньги, вино и консервы.

Про деньги Гурин Семену не сказал ничего, но про консервы и вино объяснил. Он попросил даже Семена помочь ему уложить в шкап жестянки с консервами и бутылки с вином.

— А то мне одному не справиться, — сказал он.

Жестянок и бутылок было, правда, много. Видно было, что Гурин рассчитывает на долговременную осаду.

Пока Семен расставлял жестянки на полках, Гурин ходил взад и вперед по блиндажу медленными шагами, опустив голову и заложив руки за гарусный пояс своего халата справа и слева на бедрах.

В блиндаже был полумрак: свечку, чтобы было виднее, Семен поставил около себя на полу и совсем заслонил ее от Гурина.

Ни один звук не долетал сюда извне.

Только шлепали по каменному полу туфли Гурина; шлеп, шлеп — с равными промежутками.

Вдруг Гурин остановился.

— Семен!

Семен в то время стоял на полу, на коленях, разбирая консервы, отбирая в руку одни, отодвигая другие.

— А? — сказал он, поднимая голову и глядя вверх через плечо. Он отслонился при этом немного в сторону. Из-за груды жестянок сверкнуло пламя свечи. Расплывчатая тень сзади Гурина, падавшая от него на сырую от покрывавшего ее цемента стену блиндажа, вырисовалась теперь резко и отчетливо. Стена слабо заискрилась, и фигура Гурина тоже определеннее выступала из мрака…

Он стоял неподвижно за спиной Семена. Неподвижно чернела его тень на серой стене… И он казался таким маленьким перед этой громадной до самого потолка остановившейся за ним тенью.