Валентина Журавлева - Янтарная комната

Адель восхищенно смотрит на Макса.

— О да, — продолжает Макс. — Россия чертовски богата дичью. Однажды водил нас на охоту старый русский дед. Он знал, где лежит медведь. Это была великолепная охота. Мы подняли медведицу-маму с двумя ее сынками. Шкуру потом взял наш ротный, а малых медвежат сам командующий. Специальным самолетом отправил он их к себе домой вместе со старым русским дедом. То был его рождественский подарок семье. Великолепно!..

Летают потревоженные грачи… На проволоке повис расстрелянный человек.

— Это американский летчик, — поясняет спутнице Макс. — А второго так и не поймали. Как сквозь землю провалился… — Макс вспоминает ту ночь, когда над лагерем был сбит американский бомбардировщик и два летчика выбросились с парашютами. — Скорее всего он утонул в Дунае.

Обойдя виселицу кругом, они останавливаются у мастерской.

— Есть подозрение, — небрежно сплевывает Макс, — что Лемке подслушивает радиопередачи. Потому весь лагерь и знает, что делается на фронтах. Так сказал вчера Штофхен.

— Я бы его повесила, — спокойно замечает Адель.

— А я бы выдернул ему язык.

В мастерской в это время Новодаров торопливо прилаживал на прежнее место бутовую плиту. Лемке разметал веником землю.

При входе Макса с Аделью Лемке вытягивается и, как старший арбайтс-команды, хрипло выкрикивает «Ахтунг» и докладывает. В руке его веник. Он забыл его бросить. Макс подозрительно смотрит на этот веник.

— Чем вы сейчас занимались?

— Коммандорфюрер приказал произвести генеральную уборку! — не моргнув глазом, докладывает Лемке.

— Где он сам?

— Только что куда-то вышел.

Макс пристально смотрит на старика. Руки Лемке мелко дрожат.

— Радиоприемник исправлен?

Макс подходит к столу, смотрит на приемник, коротко приказывает:

— Несите его за мной.

Новодаров осторожно поднимает приемник.

Грачи возвращаются к гнездам на березе. Далеко за лагерем видна широкая голубая лента реки. Обрывистые берега поросли лесом. Километрах в четырех от реки высятся горы.

За каменными глыбами прячется американский летчик Джонни Доул, капрал. Он среднего роста, худощавый, небритый. Доул смотрит вдаль, на виднеющийся лагерь:

— Я видел черный флаг. Черный негнущийся флаг. Чертово логово. Где ты, Майк? Что будет с твоей матерью, когда она узнает… Ах, Майк, Майк… Что я скажу ей, когда вернусь? Она ведь живет только ради тебя. Ты должен остаться живым, Майк. Черт побери, умирать в двадцать три года, в конечном счете, глупо. Поразмысли над этим, Майк… Я ведь видел, ты спускался следом за мной. Твой парашют раскрылся тотчас, как только раскрылся мой. Жаль, что тебя потом отнесло в сторону. Я слышал лай собак и выстрелы. Ах, Майк… Твоя старушка не выдержит, если тебя… Возвращайся, Майк. Мы все будем рады… Но что же мне теперь делать? Должно быть, ждать ночи…

Доул забирается в расщелину. Лес здесь редкий. Но и в этом редком лесу поют, радуясь весне, птицы.

— Да хранит тебя бог, Майк. Да хранит он и меня, — бормочет капрал Доул.

Вниз под уклон тянется от лагерных ворот дугообразная мощенная булыжником дорога. Она обрывается возле остроконечной скалы, переходя в лестницу. Узкая и крутая лестница с гранитными ступенями ведет к карьеру, на ровном дне которого, поднимая белую каменную пыль, работают каменотесы. Под скалой видны штольни. В подземных цехах, строятся ракетоснаряды Фау.

В пыли копошатся сгорбленные фигуры каменотесов. Уши разрывает грохот молотов и трескотня долбежных зубил. Рядом работают старик и юноша в синем берете. Время от времени они перебрасываются фразами. Сильно нажимая на затыльник зубила, старик горько усмехается:

— У тебя, Коля, мозги набекрень… Ты вот не подумал о том, что тут, в каменоломне, было десять тысяч немецких антифашистов. И все накрылись… Почему же они не устроили побег, ежели так все по-твоему просто: раз-два — и смотался?..

Серые глаза Коли укоризненно смотрят на старика:

— Значит, дядя Аверьян, они не сумели организоваться!

Дядя Аверьян искоса посматривает на бригадира каменотесов с черной повязкой на рукаве и надписью «капо». Тихо отвечает:

— Значит, была такая обстановка.

— Да нам же не революцию тут устраивать, возмущается Коля. — Тут только поднеси спичку, сразу вспыхнет. Люди, как порох!

Дядя Аверьян хмуро глядит на капо, который бродит между каменных глыб крадущейся походкой. Вот он останавливается позади одного из каменотесов и сильно бьет его кулаком по спине:

— Арбайт!.. Арбайт!.. Арбайт махт фрей!.. — кричит он.

— Видно, не активно действовали, потому и дали себя перебить, — продолжает возражать Коля.

— Не активно?.. — Дядя Аверьян щурит глаза. — Милый дружок, не все здесь думают так, как мы с тобой. Другой может и шкурником оказаться. Вот тебе и провал.

— Ну чего же тогда ждать?.. Думаешь, они выпустят нас?.. Говорят, есть приказ Гиммлера: лагерь уничтожить при подходе наших войск… Уж лучше броситься на проволоку, как сегодня сделал это американец, чем ждать, когда тебя задушат в газовой камере…

Терпеливо выслушав Колю, дядя Аверьян качает головой:

— Об американце я слышал и другое: его загнали на проволоку.

— Все-таки он умер смело. А о нас кто хорошее скажет? Попали к ним в лапы, подохли в концлагере. Безвестно и бесславно!

— Не совсем так, Коля. Попадают при сложных обстоятельствах даже герои.

— Нет, прежде всего — трусы!

Дядя Аверьян снимает очки, оборачивается всем корпусом к парню:

— Стало быть, дорогой дружок, мы с тобой — те же трусы?

— Ну… я, например, попал… — Коля растерянно смотрит на камень, — попал нелепо. У нас было просто аховое, положение…

Видя, что Коля собирается объяснять, дядя Аверьян останавливает его:

— Об этом ты уже рассказывал мне… Знаю… Нет, друг, ты не вешай всем подряд ярлык труса и не выгораживай себя.

Коля перестал работать, сердито смотрит на старика. Потом упавшим голосом говорит:

— Ну и пусть. Пусть я трус, как думают некоторые. Все равно я не сдамся им в последнюю минуту. Зубами хоть одному да перерву глотку…

— Арбайт, арбайт! — кричит издали капо. — Арбайт махт фрей!

Не работающего Колю увидел эсэсовец. Крадучись, он пробирается меж каменных глыб, расстегивает кобуру.

Дядя Аверьян заметил, начал усиленно долбить камень. Коля понял, что близко опасность, оглянулся. Эсэсовец поднял пистолет.

— А-а… гад… — кричит Коля.

Он хочет спрыгнуть с камня, но не успевает. Гремит выстрел.

Работают каменотесы. Среди них и я. Несется трескотня долбежных зубил. Поднимается белая пыль.

Труп юноши лежит на каменной квадратной глыбе, которую он обтесывал.

Дядя Аверьян долбит камень. Рядом стоит эсэсовец. По щекам старика текут и текут слезы…