Вячеслав Пальман - За линией Габерландта. Роман

На нем была серая суконная гимнастерка, галифе и простые кирзовые сапоги со следами желтой глины. Где это он испачкался? Заметив, что Руссо тоже поглядывает на его сапоги, Бычков сказал:

- Пришлось полазить в шурфы. Съемку на сорок седьмом километре делали… Под стройку. А теперь куда?

- В Катуйск, на побережье. Там есть несколько интересных долин по речкам Кава, Челомжа, Катуй.

- А люди? Возьмем в совхозе?

- Нет, Шустова не обижайте, у него каждый человек на учете. Вас уже двое, а рабочих подберите сами.

- Где подобрать? - довольно бестактно спросил я.

- В городе, - спокойно ответил Руссо и засмеялся, - Там народу много. Два дня сроку - и поезжайте с богом. Ясно?

Бычков, видно, не любил прохлаждаться. Как только мы вышли из кабинета, он сразу взялся за телефон. Говорил долго, настойчиво, но, кажется, безрезультатно. Повесив трубку, смущенно сказал:

- В отделе кадров отказали категорически. В горкоме комсомола тоже. Советуют побывать на стройках ипопросту перетащить кого-нибудь к себе. Поедем.

Подняв воротники и поглубже надвинув шапки, мы тронулись в путь без особой надежды на успех.

Город строился, ремонтировал машины, отправлял в тайгу грузы, все были заняты делом, и только мы ходили по его заснеженным улицам как неприкаянные, присматривались к рабочим, с надеждой заглядывали в глаза встречным, но рта раскрыть не решались. Ведь засмеют. Тоже нашлись вербовщики…

После четырех неудачных попыток счастье нам все-таки улыбнулось.

Мы обратили внимание на высокого парня, который верстовым столбом стоял возле транспортера и со скучающим видом бросал на ленту кирпичи. Транспортер тянул их на стены строящегося дома.

Подошли, постояли. Для знакомства закурили все вместе.

- Подсобник? - спросил Бычков.

- А вы что, не видите? - подозрительно сказал парень и внимательно осмотрел нас.

- Новую работу хотим предложить. Грамотный?

- Что за работа?

Насчет грамотности он не ответил: теперь нет неграмотных, всякий знает.

- В полевую партию, в тайге.

Парень хмыкнул.

- Это дело мне знакомое. Ходил с геологами. Коллектором. Кормил комаров. Спасибо. Лучше я тут, по винтику, по кирпичику. По крайней мере, сверху не каплет и на папиросы хватает. Только душа не на месте, это да.

На его продолговатом лице, где все было длиннее нормы - нос, и брови, и рот, и мефистофельский подбородок, - отразилась какая-то странная задумчивость, никак не вязавшаяся с грубоватыми насмешливыми словами. Это придало нам уверенность в успехе. Видно, он все же успел полюбить таежное кочевье, костры на берегу реки, свободу действий и утреннюю зорю на лесной поляне.

Лента шла впустую. Парень думал, разглядывая нас. Спросил вроде из простого любопытства:

- Далеко идете?

- Вдоль студеного моря. Ну, прощай, парень… Пошли, - сказал мне Бычков и с явным сожалением посмотрел на подсобного рабочего.

- Обождите, - пробасил тот. - Уж больно вы скорые. Раз, два - и в корзинку. Еще как прораб. Да и комсомол…

- Ну? - Бычков впился глазами в его лицо.

Вообще-то можно.

- Фамилия? - оживился мой начальник.

- Смыслов… Василий.

Мы с интересом уставились на него.

- В шахматы играешь? - Вопрос был задан нестройным дуплетом.

Наш новый знакомый широко и грустно улыбнулся.

- Так и знал, что спросите. Все спрашивают. Не играю. Не умею, понятно?

- Да, брат, жалко. Ну ничего, научим. Так идешь? С начальством мы договоримся.

- Куда ни шло! Пойду. Ребята вы, видать, подходящие. А я человек компанейский. Руку!

Так в нашей изыскательской партии появился высокий парень, Василий Смыслов, уже с год болтающийся на разных стройках в качестве чернорабочего. Между прочим, приехал он сюда с путевкой комсомола. Ему просто не везло поначалу - и все.

Второго мы подцепили в проходной будке какой-то мастерской. Он стоял у дверей и, чтобы не уснуть со скуки, вырезывал из куска дерева весьма затейливую фигурку. Парень был видный из себя, красивый и, кажется, сильный. На старенькой спецовке у него краснел комсомольский значок. Мы остановились поодаль и стали наблюдать за ним через раскрытую дверь.

Надо отдать должное его проницательности. Занимаясь фигуркой, он все-таки многое замечал. Когда из мастерской вышел мальчуган-ремесленник, вахтер сразу же насторожился, хотя в повадке ремесленника вроде не было ничего подозрительного.

- А ну вернись! - веско сказал вахтер.

- Да я ничего, дядя, - покорно откликнулся ремесленник, останавливаясь.

- А ну положи железяку.

Мальчуган расстегнул ремень и с сожалением вытащил из-под телогрейки длинную полосу железа.

- Для шпаги приберег? Атос, Портос и д'Артаньян?.. Клади сюда. Давай, давай… А ну обожди! Зачем она тебе?

- Фехтовать хотел с ребятами. Ей-богу…

Вахтер подумал, посмотрел на расстроенное лицо парнишки и вынес совсем неожиданный приговор:

- А ну забирай. Да смотри другой раз. Лучше попроси. Давай иди, мушкетер.

Нам это понравилось. У парня несомненная проницательность и добрая душа. Кроме того, он был, конечно, мастер и любил работать, коль даже на вахте не сидел сложа руки и вырезал какую-то штуку.

Мы подошли ближе.

- К кому? - спросил страж порядка.

- К вам, молодой человек, - сказал Бычков. - Завербовать вас хотим. Ну разве это дело для такого крепкого парня - сидеть на вахте! Почему оказались здесь? Он передернул плечами.

- Перед вами неудавшаяся личность, не более. Приехал в качестве стенографиста, а вакансий нет. Говорят, что это вообще девичья работа. Не для парня. Вот и бездельничаю. Обещали устроить на прииске, куда девчата не больно едут, но только летом. А пока греюсь у печки, жду у моря погоды и боюсь, что запью от скуки.

- В полевую партию пойдете? Стенографировать там нечего, а вот записи… Короче говоря, нам нужны рабочие, будем изыскивать места под новые совхозы. В тайгу. Палаточная жизнь, костры и все прочее.

Открытое всем чувствам лицо парня покраснело от волнения. Он отложил свою деревяшку в сторону и заторопился:

- Хоть сейчас! Нет, вы не шутите? Всю жизнь мечтаю о такой работе. Записывайте. А я пойду увольняться. Где я вас найду, куда мне явиться? Зовут меня Серегой… Сергей.

Третьего мы увидели в столовой, куда пришли обедать. Перед нами мелькал полный, прямо-таки налитой парнишка лет двадцати. На третьей скорости он носился по залу, по коридору, с кухни на кухню. Чего он только не делал, пока мы обедали! Таскал какие-то ведра, прибивал сорвавшийся с окна карниз, помогал буфетчице, с чувством ругался с кем-то за перегородкой. И все время довольно громко мурлыкал себе под нос одну и ту же строку из песни: «Любимый город может спа-ать спокойно…», а дальше обязательно переходил на сплошное «та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра».