Карл Май - Том 11. Из Багдада в Стамбул. На Тихом океане: рассказы

— Он далеко живет?

— Нет.

— Веди меня к нему!

— Ты врач или аптекарь?

— Нет, я немец и хочу узнать, могу ли чем-нибудь помочь своему соотечественнику.

— Иншаллах! Пойдем со мной!

Мои спутники хотели пойти со мной, но я отговорил их, думая, что никто не понадобится. Я отдал лампу и последовал за неизвестным.

Шли мы недолго. Он постучал в какую-то дверь. Она отворилась, и я, стоя еще на улице, услышал вопрос:

— Ты привел врача?

— Нет, это соотечественник больного.

— Но что он может сделать?

— Он может быть переводчиком, если мы не поймем гостя.

— Тогда пусть входит!

Я ступил в узкий коридор, выходящий в маленький дворик. Свет бумажной лампы позволял видеть на три шага. Я совершенно не предполагал, что мне может что-то угрожать, и потому немало удивился, когда услышал голос: «Хватайте его. Это тот самый!»

В тот же момент свет погас, и я почувствовал, что меня окружили. Я совершенно не ожидал нападения. Звать на помощь было бесполезно — дворик со всех сторон был закрыт стенами домов. Оставалось разбросать нападавших и вырваться наружу. Я попытался двинуть руками, но на них пудовыми гирями кто-то повис. Нападение готовилось именно на меня — в этом я сразу убедился. Меня выследили еще у кади и заманили сюда. Слова мне не помогли бы, и я начал действовать руками. Напрасно! Их было слишком много. Меня повалили, хотя я и отбивался как мог, и опутали веревками.

Я был в плену и к тому же связан! Почему я не звал на помощь и вообще не издал ни единого звука? Думаю, я поступил правильно, иначе они могли просто пристрелить меня.

Даже недостаточно сильный человек в такой экстремальной обстановке приобретает некую сопротивляемость. Я задыхался, но мои противники тоже устали. В сумке у меня были нож и пистолеты, но ее у меня отняли в первый же момент. Парни сгрудились вокруг меня на узком пространстве. Было так темно, что я не смог разглядеть и собственную руку.

— Готово? — спросил голос.

— Да.

— Тогда несите его!

Меня схватили и потащили. Я едва мог пошевелить коленями, и потому отказался от сопротивления — это только ухудшило бы мое положение. Я заметил, что меня проволокли через два темных помещения в третье, где и бросили на пол. Парни ушли. Через некоторое время вошли двое, один нес лампу.

— Ты меня узнаешь? — спросил другой.

Он встал так, чтобы свет лампы падал ему на лицо. Можете представить мое удивление, когда я узнал в нем Али Манаха бен Баруда эль-Амасата, сына беглеца. Это с ним я не так давно разговаривал в монастыре дервишей в Константинополе!

Я не ответил. Он пнул меня в бок и повторил:

— Я спрашиваю, узнаешь ли ты меня?

Молчание явно было мне не на пользу.

— Да.

— Лжец! Ты не был насром!

— А разве я выдавал себя за такового?

— Да.

— Вовсе нет. Я совсем не хотел ввести тебя в заблуждение. Что вы от меня хотите?

— Мы убьем тебя!

— Как вам будет угодно, — ответил я равнодушно.

— Не прикидывайся, что тебе безразлична жизнь. Ты христианин, гяур, а эти собаки не умеют умирать, потому как у них нет Корана, Пророка и рая.

Он еще раз пнул меня. О, если бы у меня была свободна хоть одна рука! Этот дервиш заплясал бы совсем иначе, чем тогда, в Стамбуле!

— Что я могу ответить на это? — сказал я. — Я умру так же спокойно, как переношу сейчас твои удары. Христианин никогда бы не стал истязать связанного. Развяжи меня, и тогда увидим, чей пророк лучше и чей рай прекраснее!

— Собака, не угрожай мне, иначе ты познакомишься с могильщиками еще до рассвета!

— Тогда оставь меня в покое и убирайся!

— Нет, мне нужно с тобой поговорить. Может, хочешь выкурить при этом трубку? — В его словах сквозила ирония.

— То, что ты хороший хораджи, я уже видел. Но то, что ты еще и перелетная птица, я не догадывался. Если ты действительно хочешь со мной поговорить, имей представление обо мне. Говорю тебе — ты только тогда услышишь мой голос, если проявишь уважение к моей бороде, как тебе велит Пророк.

Это было, конечно, издевательство с моей стороны. Под словом «хора» («танец») турок понимает смысловые движения, которые разрешены на женских половинах, а мужчины их избегают. Танец дервиша — нечто иное, он считается священным. За это я удостоился не третьего пинка, а гневного взгляда. Потом он сел на пол рядом со мной. Второй же остался стоять.

— Если бы ты был мусульманином, я бы тебе ответил, — сказал дервиш, — христианин же не может оскорбить настоящего правоверного. Как может жаба оскорбить солнце? Мне кое-что нужно у тебя узнать. Ты ответишь на мои вопросы?

— Я готов это сделать, если они окажутся вежливыми.

— Ты тот самый франкский доктор, который выследил в Дамаске уста?

— Да, я.

— Ты стрелял в него, когда он прыгал в воду?

— Не я, мой слуга.

— Ты встречал уста потом?

— Да.

— Где?

— У башни Галаты, он был уже трупом.

— Этот человек говорит правду, — обратился он к тому, что держал лампу.

— Ты не знал, что уста мертв?

— Нет. Он исчез. Нашли мертвого Колеттиса, а рядом с ним тело, которое никто не опознал.

— Это был уста.

— Вы столкнули его с башни?

— Кто тебе это сказал?

— Вот этот человек. Я приехал в Эдирне, не зная ничего. Меня вызвали к отцу. Я искал его у Гуляма, не называя себя, и узнал, что он уже в тюрьме. Освободили его без моего участия. Этот человек — его слуга и жил с ним у Гуляма. Твой друг и защитник хаджи Халеф Омар все ему рассказал, так я получил все сведения. Я искал отца у Доксати. Его там уже не было, а вы тем временем что-то выясняли в конюшне. Мы следили за вами. Я узнал, что ты немец, и мы решили подстеречь тебя на углу и разыграть всю эту сцену с больным баварцем. Теперь ты в нашей власти. Как ты думаешь, что мы с тобой сделаем?

Рассказ дервиша требовал осмысления, но времени на это не было, и я ответил бодро:

— Моя жизнь меня не заботит. Убить меня вы все равно не сможете.

— Отчего же, ты в наших руках!

— Но тогда вы не получите выкуп, который я мог бы заплатить.

Его глаза блеснули. Я попал в точку. Получив деньги, они все равно могли меня убить. Он тут же спросил:

— Сколько ты мог бы дать?

— А как высоко ты оцениваешь мою жизнь?

— Твоя жизнь стоит не больше скорпиона или змеи. Оба ядовиты и их уничтожают. Но то, что ты натворил, требует высокого штрафа!

Он выразился четко: выкуп — только штраф, а жизнь не стоит и гроша. Мне нужно было выиграть время, и я сказал:

— Ты сравнил меня с ядовитыми гадами. Это очень мило с твоей стороны, и я приму это к сведению. Убейте меня, я не против. Я не заплачу и пиастра, если ты и дальше будешь разговаривать со мной так!

— Решай сам — чем больше почтения к своей персоне ты требуешь, тем выше будет сумма выкупа.

— Назови же ee!