Алексей Бобровников - Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

После городка Адигени, предпоследнего населенного пункта перед горной Аджарией, заповедник хороших дорог закончился, и мне предстояло узнать, что такое настоящие горные дороги.

В тот вечер было решено устроить ночлег, не доезжая до перевала Годердзи, или, если повезет, достигнуть вершины и разбить лагерь там.

Еще не осведомленного о славе этого перевала, меня нисколько не смущала перспектива оставаться там одному после захода солнца.

Самой интересной достопримечательностью в окрестностях был окаменелый лес, отмеченный на туристических картах.

Когда я подъехал к Зарзме, до заката оставалось не больше получаса. Поэтому, свернув с основной трассы и взобравшись по каменистому подъему, я постучался в двери монастыря.

Батура медленно обходит свои владения. Тихий, огромный, молчаливый азиат.

Когда я приехал, он спал. Ему не было дела до гостя, пока тот не оказался прямо на пути его утреннего обхода.

Эти собаки не трогают своих, но Батура еще не знает, что я свой. И вот мокрая морда уткнулась мне в пах.

«Доброе утро, Батура!»

Пес не тратит время на лишние разговоры. Он подходит молча, и ты застываешь, не шелохнувшись, вытянувшись в струнку: «Батура, я свой», «Батура, все в порядке».

Он не лает, и не начинает тебя есть.

Он просто ждет команды.

«Свои, Батура! Свои!» – слышу сзади голос одного из монахов.

Пес поднял голову.

Добрыми, слезящимися глазами огромная овчарка смотрит на меня.

Теперь я спокоен.

Хозяин знает, что в доме сегодня гость.

А днем он снова будет спать, изредка открывая один глаз и высовывая нос из своей кельи.

Люди приходят и уходят: паломники, гости, путешественники. А Батуре – ночному сторожу – нет дела до этой мирской суеты.

Кто-то делает это раз в году, кто-то – все триста шестьдесят пять. Сегодня все мы похожи в одном: разгребаем щебень, чистим дорожки, думаем о Боге.

Взбираемся в гору, носим камни, думаем о Боге.

Косим сено, просим о спасении, думаем о Боге.

На самом деле я не знаю, о чем думает каждый из нас…

После работы садимся обедать в одном из деревенских домов.

Трапеза простая и добротная – картофель, овощи, соленья, хлеб.

«Почему ты не доедаешь? – спросил меня, улыбаясь, один молодой монах. – Если будешь не доедать – у тебя жены красивой не будет».

«Жены красивой не будет? Почему?»

«Не знаю. Нас в детстве так учили», – отвечает он.

«А ты почему тогда в детстве не доедал?» – парировал я.

«Потому что, – улыбнулся он отрешенно, пряча за улыбкой что-то другое. – Потому что…»

За столом все улыбаются, но никто почему-то не глядит на меня. Один уставился в тарелку, другой смотрит в сторону…

«Потому что, потому что, потому…» – повторяет монах задумчиво, отведя глаза и выстукивая пальцами по столу какой-то ритм.

Серафимом звали основателя их монастыря.

А как зовут этого?..

Говорят, нельзя всуе поминать имя Бога. А можно ли всуе тревожить кости его святых?

Всуе ли я пришел сюда, или по делу? Я не всегда знаю, что мне нужно от живых, и еще реже – от мертвых.

Я просто прихожу и слушаю, и смотрю, и задаю миллион ненужных вопросов. Или только кажется, что ненужных…

Предыдущие поколения монахов Зарзмы. Костница монастыря

Какие-то ответы я помню, какие-то забыл. Забыл, например, как зовут монаха, чинившего решетку перед входом в склеп. Я никогда не знал его имени в миру, а монастырское казалось странным и не соответствующим.

Он был слишком живым. Слишком заразительно смеялся, сваривая автогеном решетку перед прошлой (и будущей) могилой.

И я забыл это имя, как забывают все, что не могут приспособить.

Так пусть будет – Серафим.

6:30 утра. Раздается клокочущий звук, как будто кто-то полощет горло лекарством – так грузинский монах очищает душу молитвой.

Молиться нужно натощак – утром кровь быстрее бежит по жилам и лекарство вернее достигает цели.

Однажды утром зайдя в трапезную, я с удивлением услышал, как кто-то поет по-итальянски арию из «Принцессы Турандот».

«Nessun Dorma!.. И пусть никто не уснет!.. Но секрет мой скрыт во мне, и никто не узнает мое имя… У твоих уст я произнесу его, и мой поцелуй развеет тишину, сделав тебя моей!»

Несколько голосов присоединяются к одинокому тенору, скрывшему свое прежнее имя под церковным – Дионисий.

«Никто не узнает его имени… И все мы должны, умереть, умереть!» – вступает за ним хор монахов.

Здесь все они – актеры, певцы, архитекторы, принявшие постриг и навсегда отказавшиеся от соблазнов мира.

«Nessun Dorma!.. Пусть никто не уснет!» – поет отец Дионисий, улыбаясь, вспоминая о чем-то своем.

И секрет его скрыт в нем, и никто никогда не узнает его тайну…

«Нет, я не собираюсь становиться монахом. Хотя, может быть, когда-нибудь и изменю свое мнение», – говорит шестнадцатилетний Лука, приехавший погостить в Зарзму на время летних каникул.

«А я пришел сюда из-за песни», – говорит его ровесник по имени Саба. Юный тбилисец собирается стать барабанщиком и проводит лето с людьми, которые знают толк в музыке.

Молодые грузины приезжают сюда на лето, чтобы осенью вернуться к обычной жизни.

К ноябрю дорога к перевалу будет закрыта, и до самой весны никто не придет в монастырь.

И пока монахи исполняют арию из знаменитой оперы, я вспоминаю Вардзию – этот «монастырь роз», все искусство и все тайны которого погибли столетия тому назад.

В тот момент я подумал: «Если дух Вардзии и остался жить где-нибудь в Грузии, это место – Зарзма!»

Вы пробовали молоко с пастбищ Годердзи? А из него масло: нежное и сладкое, из свежих густых сливок, только что взбитое руками аджарских старух? Это масло здесь называют «каймаги».

А соленый, густой «нагбиборо» – несколько часов томившиеся в печи сметану и сыр, приготовленные тут же, на месте, из молока Годердзи?

Сытно, вязко, и ты сидишь, как приклеенный, с ужасом думая: «Как же было вкусно… Но разве можно теперь принять что-то еще?»