Алексей Бобровников - Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

Утро. Около десяти. Кто-то учится играть на фортепьяно.

Правая рука – в первой октаве.

Как ни странно, звук не раздражает. То ли ученик не настолько бездарен, то ли… Да ведь это синтезатор!

С изобретением синтезаторов соседи будущих музыкантов не поседеют так рано, как во времена стареньких, вечно расстроенных пианино.

На балконе напротив молодая мать ходит взад-вперед, толкая перед собой коляску с неподвижным белым свертком. Вдруг сверток оживает. Руки матери хватают этот новый, прерывистый источник звука. В верхнем регистре теперь уже обе руки…

«Мацо-они, молоко, твóрог, яйца, зелень!» – кричит нараспев женщина, которая разносит по дворам свежие домашние продукты.

Живущим в итальянских двориках, а не в дорогих гостиницах, завтрак доставляют прямо под окна.

«У вас есть сыр?» – спрашиваю.

«Нет, сыр не ношу. Сыр слишком тяжелый… Мацо-они, молоко!..» – улыбаясь, она продолжает соло.

Покупаю банку мацони – густого, как сметана, йогурта домашнего приготовления.

С горячим грузинским хлебом и крестьянским маслом – это самый вкусный завтрак, который только можно себе вообразить. Что же до свежего хлеба, то в центре города его всегда можно купить в пекарне за углом.

Каждое утро, по дороге в библиотеку, прохожу мимо тбилисского Сухого моста.

Это самый большой сувенирный рынок на Кавказе, где продаются остатки роскоши старинных грузинских домов.

На протяжении последних десятилетий сюда свозят мешками древние ложки, бутафорские и настоящие кинжалы, глиняные горшки, портреты вождей и картины маслом; старые люстры, разобранные и продаваемые по стеклышку всякому, у кого нет денег на новый светильник или тому, кому расстаться с памятью кажется кощунством…

«Старые афиши, покупаем старые афиши!»

«Ордена, медали, ордена…»

«Сколько?» – спрашивает молодая, дьявольски хорошенькая туристка, похожая на цыганку, указывая на патронташ, висящий рядом с истоптанными коврами и миниатюрной железной дорогой марки Piko.

«Шестнадцатый!» – отзывается владелец товара.

«Что – шестнадцатый?» – недоумевает та.

«Калибр», – отвечает он.

Вот на дереве висят старинные хевсурские доспехи и мечи, точь-в-точь как на виденных мною старинных дагерротипах. Рядом – сверкающий набор инструментов сельского хирурга; граммофон с заржавевшим рупором и пластинки к нему, лежащие тут же, под палящим солнцем или же под проливным дождем.

И среди всего этого хлама – великолепно сохранившаяся деревянная кукла в костюме грузинского князя в черной чохе и с маленьким кинжалом на боку.

«Не снимай, что ты снимаешь тут?! Хочешь купить – купи, потом будешь снимать! Понаехали тут, с фотоаппаратами».

«Сколько это стоит?»

«Для тебя – пятьсот! Ты мне не нравишься!»

«Да не слушай ее, она сумасшедшая! Подходи ко мне, дорогой, посмотри, какой князь! За сорок лари отдам!»

Часто на раскладках можно найти полуистлевшие фотокарточки сванских, гурийских или имеретинских князей, когда-то похищенные из благородных домов.

Случается, что правнучка кого-нибудь из них сама приходит на Сухой мост, чтобы выкупить у нового владельца портрет деда. А тот, одетый с иголочки и аккуратно прислоненный к каменному парапету, взирает на происходящее из середины своего девятнадцатого века.

«Дорого? Да вы что, какое дорого, это же – история! Эй, куда ты? За тридцать твоего князя отдам!»

После сувенирного рынка я сворачиваю влево, на улицу, ведущую к Пушкинской площади и публичной библиотеке.

На угловом здании висит табличка: «Дагни Юль. Норвежский автор, чья жизнь трагически оборвалась в гостинице „Гранд Отель“ 5 июня 1901 года».

Ни пола, ни возраста, ни портрета…

Тогда, отвлекшись от работы над этнографическими документами, я решил разузнать что-нибудь о событиях того дня. Тбилисские газеты начала века молчали: ни в одной из них в колонке происшествий не сообщалось об этом трагическом случае. Пришлось обратиться к энциклопедии искусств.

В узком кругу ее называли Аспасией, в честь знаменитой греческой куртизанки. В быту – просто Дагни. В паспорте значилось: «Госпожа Пшибышевская».

После смерти все эти имена будут забыты – останется только портрет кисти художника Мунка, писавшего с нее «Мадонну».

История этой женщины началась в кабаре «Черный поросенок» в Берлине, а закончилась в Тифлисе.

Вот что говорит энциклопедия о ее последних годах:

«У Дагни был роман как минимум с тремя мужчинами в Париже, включая Владислава Эмерика, сына владельца нефтяных вышек. У мужа Дагни Станислава Пшибышевского, в свою очередь, была связь с женой его друга Яна Каспровича и еще одной женщиной, по имени Анеля Пайонкувна. Последняя родила от него дочь…

Предыдущая жена Пшибышевского, Марта, погибла при загадочных обстоятельствах. Следствие заподозрило в ее убийстве Станислава и Дагни, но остановилось на версии самоубийства.

Муж Дагни спровоцировал связь своей жены с писателем Генриком Сенкевичем, добиваясь от последнего выделения гранта в 3200 австрийских крон.

В 1901 году один из любовников Дагни, Эмерик, пригласил семейную пару в путешествие на Кавказ.

5 июня 1901 года в номере гостиницы „Гранд Отель“ в Тбилиси нефтяной магнат выстрелил Дагни в голову. На следующий день убийца застрелился сам…»

Так, в нескольких коротких предложениях, можно описать бурную историю этой женщины.

Будь моя воля, вместо сухой мемориальной таблички, которая вводит в заблуждение прохожих на перекрестке улиц Атонели и «Хидис куча» (дословно: «Улица моста»), там висела бы репродукция «Мадонны» Мунка с короткой подписью:

«В этом доме 100 лет назад погибла норвежская туристка Дагни Юль. После нее остались двое детей, две коротких новеллы и эта картина».

В Париже, Москве или Тель-Авиве вас не любят только за то, что вы – украинец. (Куда чаще – наоборот.)

В Париже человека не тащат к себе домой поить вином и знакомить с женой только потому, что тот залез на крышу особняка под предлогом сфотографировать городской пейзаж.

В то время как Париж – это бесконечное притворство, Тбилиси – это бесконечный праздник.

Тбилиси стар и обшарпан, но красив, как бывает красива уже увядающая, но удивительно пикантная женщина.