Алексей Бобровников - Крайности Грузии. В поисках сокровищ Страны волков

Будь у владельцев местных гостиниц такие полномочия, Кобулети тянулся бы бесконечно, как гигантский жареный кебаб.

Я регулярно останавливаюсь на дороге, делая заметки.

О Медее, о колхидских женщинах, о пейзаже, проносящемся мимо.

Местные жители, видя, что путешественник шкрябает что-то в блокноте, подкрадываются на цыпочках – подсмотреть, «что же он там пишет».

Дюма сказал, что нет более скучного зрелища, чем море без кораблей.

Спустя несколько минут, сокрушенно качая головой, удаляются.

Шляпница, торгующая своим товаром неподалеку от городка Поти

«Армянин!» – произнес один из них, дольше других изучавший вязь в дорожной тетради.

Кобулети – последний крупный населенный пункт Аджарии, а в нескольких десятках километров начинается уже Самегрело (или Мегрелия) – одна из приморских провинций древнего Колхидского царства.

Помимо сванов, среди всех других народностей, населяющих Грузию, только у одной есть собственный уникальный язык.

Мегрелы уверяют, что в их словаре около 120 миллионов слов.

Усомнившимся приводят следующий аргумент: если в большинстве языков слова-эпитеты, применяемые для эмоциональной окраски, исполняют роль дополнительных членов предложения, то в мегрельском диалекте они – главные.

Например, по-мегрельски нельзя сказать просто: «упал человек», нужно сказать «упал легкий человек» или «упал толстяк».

Причем, если выражение « кудачхарху » означает «упал маленький противный человечишко», то « кудабазу » – «грохнулся большой хороший человек».

Есть несколько слов, особенно дорогих мегрельскому уху.

Так, аналог знаменитого грузинского «генацвале» на мегрельским звучит как «скан голуа пиро» , что значит «душу бы отдал за тебя».

«Гой морцгвас» – местный аналог грузинского тоста «гаумарджос» (да будешь ты победителем!)

«Иро чгиро!» (чтоб все было хорошо!) и «Бжа парчхалянс!» (дословно: «да сияет солнце!») – это еще несколько теплых пожеланий, используемых во время мегрельских застолий.

Рынок в Зугдиди (Самегрело)

После дня переезда по жаркому побережью организм требовал обеда немедленно, и непременно – из свежей морской рыбы.

В Поти удалось найти и заменить все, что пришло в негодность во время первой части путешествия, даже редкостный инструмент для ремонта велосипедной цепи. Но при этом не удалось разыскать ресторанчик, где можно было бы отведать свежий улов: вся рыба в портовый город была доставлена в рефрижераторах из других мест.

Я принципиально отказался от блюд из мороженой рыбы и довольствовался сыром и хлебом, привезенными с собой.

«А какие у вас еще есть достопримечательности?» – спросил, не без издевки.

Человеку, к которому обратился с этим вопросом, понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

«Да, не так уж сильно изменился этот город со времен Дюма…» – произнес я вслух.

Мой собеседник сначала задумался, затем нахмурился и в конце концов просиял.

«Достопримечательности?! У нас же есть памятник Дюма!»

Памятник Александру Дюма в Поти

Несмотря на издевательскую рецензию, написанную о городе Поти великим беллетристом, местные жители воздвигли памятник именно ему, а не автору указа, превратившего (пусть только на бумаге) грязный поселок в черноморский порт. Дюма (верней, его скульптуре) досталось одно из лучших мест в городе, а именно лавочка на центральной аллее городского парка, покрытая мелким гравием, похожим на тот, которым посыпаны дорожки в парках Лувра.

Это наблюдение еще раз укрепило меня в мысли, что куда приятнее писать ироничные рецензии, чем самые красивые указы.

Я попытался разыскать хоть одно здание, относящееся к эпохе, когда здесь проезжал Дюма, но не нашел ничего подобного.

На закате покинул Поти, надеясь той же ночью добраться до Зугдиди, а утром следующего дня выехать в Сванетию.

Но в ту ночь дорога внесла в этот план некоторые коррективы.

В ту ночь я узнал об одной неприятной привычке грузинских шоферов, которую, путешествуя днем, не замечал: если в светлое время суток они часто приветствуют велосипедиста, сигналя в клаксон, то ночью, завидев его, мигают фарами.

Вскоре пришлось зажмуриваться при виде каждой приближающейся машины.

Впрочем, дорожное покрытие было хорошим, и я не терял надежды успеть в Зугдиди до полуночи.

Совсем стемнело, и на обочинах вырос целый условный мир контуров и силуэтов.

В свете спелеологического фонарика, который я использовал в качестве фары, у коров, лошадей и кошек – у всех тварей, встречаемых по пути, были одинаково мерцающие зеленые глаза.

Иногда образы, выхватываемые светом фонаря, были чересчур гротескными. Чего стоила лошадь, пасшаяся у лесного кладбища, просунувшая голову через решетку к особенно вкусному кусту.

Но самое леденящее душу видение было впереди. Костлявое, застывшее посреди дороги существо не шелохнулось при моем приближении. Только поравнявшись с ним, я рассмотрел до невозможности худого, измазанного в грязи теленка.

Люди в свете фонарика выглядели не столь мистично, но зато, появившись на дороге совершенно непредсказуемо, могли доставить куда больше неприятных минут, чем безымянные зеленые глаза на обочине.

В памяти всплыли разнообразные истории о грузинской нечистой силе, услышанные в Тбилиси или прочитанные в подшивке газеты «Кавказ».

Когда-то в Грузии верили в «али» – сладкоголосых русалок, являвшихся в дома под видом повивальных бабок и умерщвлявших детей; в гигантских великанов дэвов; в Гуду – всесильного духа, обитавшего в горах неподалеку от Казбека. Отдельной книги заслуживают знаменитые на весь Кавказ грузинские ведьмы – «кудианеби».