Геннадий Ананьев - Жизнью смерть поправ (сборник)

– Ты, Мария, как всегда права, – согласился Хохлачев и рассказал о том, как удачно они сделали несколько засад, а в десяти километрах отсюда, в домике лесника, оборудовали склад с немецкими автоматами, гранатами и минами.

– В ближайшее время часть сюда перенесем, остальное там станем хранить. А лесник еще обещал по усадьбам пройти, договориться о снабжении отряда продуктами.

Пока Хохлачев рассказывал, они пересекли густой ельник, стеной стоявший сразу же за болотом, и вышли к поляне. У шалаша Марии остановились. Он смотрел на нее нежно, и она, встретившись с этим взглядом, почувствовала душевную успокоенность.

– Знаете что, Мария… – начал он взволнованно, но махнув безразлично рукой, сказал совсем не то, что хотел сказать: – Пойду, высплюсь.

Она смотрела, как устало он снимал вещмешок с широких мускулистых плеч, как неторопливо, пригнувшись низко-низко, полез в шалаш, который уже все называли командирским, – Мария смотрела на Хохлачева и думала: «Боже, как он похож на Андрея. В себе только тот ничего не хранил. Все у него было, как на духу».

Сколько раз после того Хохлачев провожал ее на задания, сколько раз встречал, и Марии всегда казалось, что чего-то он не договаривает. Она уже не догадывалась, она твердо знала: Хохлачев любит ее. Но окончательно убедится в этом здесь, на берегу выдыхающего туман оврага. Привыкла она уже приходить «на свое место» в редкие свободные вечера, особенно после возвращения с задания, чтобы забыться в этой туманной зябкой тиши, чтобы отдохнуть от лихорадочной стрельбы в засадах, от взрывов, стонов, уйти в прошлое.

Обычно никто (хотя отряд разросся, в нем появилось несколько женщин) не нарушал ее уединения, но в тот раз подошел Хохлачев и сел рядом. Оторвал веточку, пощипал колючую хвою, потом отбросил и спросил со вздохом:

– Об Андрее думки? О сыновьях? А у меня зарубцевались раны. Поначалу тоже места себе не находил, когда убили ее…

– Кого?

– Жену.

Она удивилась: Хохлачев никогда не говорил, что был женат, что пережил трагедию. И она, да и Андрей, считали его холостяком, иногда даже строили догадки, пытаясь понять, отчего он все неженатый. А причина оказалась вон в чем…

Мария хотела спросить, где и как это произошло, но Хохлачев опередил ее:

– Врачом была. По станицам ездила, а в Даурии сто километров – не расстояние. По нескольку дней не возвращалась. Все больше верхом. Я учебным взводом тогда командовал. Название только – учебный. Все больше в боях учиться приходилось новобранцам. Атаманы-недобитки то из тайги набег сделают, то из-за границы. Не держали пограничники клинки в ножнах. Не приходилось. Однажды за одним атаманом шел со взводом. Налетела банда из тайги, пограбила – и обратно в леса. День мы за ней, второй. Ждем, когда успокоятся и решат, что погони нет. Осторожно мы за бандой шли, хотя она оставляла наблюдателей. Но мы их ловко обходили. Дождались своего. Видим: повернула банда к Аргуни, где станицы и заимки. В одной заимке расседлали коней. Как потом узнали, банда часто останавливалась здесь. Побанились они, грехи, значит, смыли, нахлестались самогонки, часовых даже не выставили… Обратно возвращались мы по людным местам. В избах-читальнях беседы с населением проводили. О текущем, как тогда говорили, моменте. В одной станице, когда выходил из избы-читальни, слышу, кто-то из темноты пригрозил: «Берегись, паря! Отольется кровушка!» Только домой приехал – за женой повозка. К роженице зовут. Собралась она, нужный инструмент, аптечку взяла, попрощалась и поехала. А у меня будто кошки по сердцу скребут. Места себе не нахожу… Не выдержал, пошел на конюшню. Скачем с коноводом по дороге, она гладкая, ровная, как струганая половая доска, а я все вслушиваюсь, не донесется ли шум повозки? И на уши коня поглядываю, не навострит ли? Вот уже километра три проскакали, уж догнать бы пора, если нормально ехала повозка, а ее нет и нет. Пришпорил я коня. Еще с километр проскакали, тут конь мой насторожился. Захрапел даже. Вправо уши и морду поворачивает. Осадил я его, спрыгнул. До сих пор не пойму, отчего спрыгнул, не повернул коня, а побежал в степь от дороги? Лощинка впереди. Я в нее, а там она. Раздетая, истерзанная. Коновод подскакал с конем. Успеем, кричит, нагнать. Велит мне прыгать в седло. Догнали… Три мужика на повозке и женщина, что приезжала за женой. Не слышал даже, что они стреляли в нас. Выхватил клинок и… Трудно вспоминать все это…

Хохлачев замолчал. Сорвал сосновую веточку, не замечая, как колются острые иголки, начал общипывать ее.

– Боже мой, сколько врагов? Почему их так много везде?! – воскликнула Мария. Слезы застилали глаза.

– Нет, Мария Петровна. Видели бы вы, сколько людей хоронить ее собралось. Из дальних станиц приезжали. А вас на Памире кто спас? Здесь, в Латвии, тоже друзей, таких, что жизни за эту дружбу отдать готовы, разве мало? Вот и сейчас, когда фашисты Ленинград обложили, в такую глубь ушли, сколько у нас помощников? Нам, пограничникам, действительно может показаться, что куда ни глянь, – всюду враги. Верно, есть они. И все на одну колодку на Дальнем Востоке, в Даурии, в Средней Азии и в Прибалтике, хотя называют они себя по-разному. Суть-то одна: властвовать, накапливая богатство обездоливанием простого народа. – Хохлачев помолчал немного, затем добавил: – На Кавказ после этого меня перевели. Потом – сюда. Тоска, бывало, так скручивала, хоть волком вой…

– Любили, видать, сильно?

– Любил. Но мудро кто-то сказал: время – хороший лекарь. Хотел даже жениться. Только вот вас встретил…

И замолчал.

У Марии чуть не сорвалось с языка: «А я при чем?» – но сдержалась она и обрадовалась, что не задала нелепый вопрос. Совсем в ином свете представилась теперь ей и первая встреча, и его частые приезды на заставу, и стремление его прикрыть ее от вражеских пуль, и заботливое внимание после гибели Андрея, и все недосказанное – все это обрело для Марии иной, ощутимый умом и сердцем смысл, Хохлачев же стал для нее иным, благородным, умеющим любить бескорыстно, преданно и честно, не нарушая ее покоя и памяти.

– Пойду я, Мария. Прости, не сдержался. Память об Андрее не позволяет нам… Слишком свежи раны… Знаю по себе. Извини, Маня, – назвал так, как обычно называл ее Андрей, не заметив этого. – Пойду я…

Ей жаль стало Хохлачева, она хотела окликнуть его, но не сделала этого, только смотрела на колыхавшуюся разлапистую ветку, которую, уходя, он задел плечом.

Ветка, поколыхавшись, успокоилась, а Мария после этого разговора все больше и больше думала о Денисе и вскоре поняла, что и она любит, хотя всеми силами противилась этому чувству. Она радовалась, когда Хохлачев приходил вслед за ней к оврагу и садился рядом на замшелый ствол. Они обсуждали сводки Совинформбюро, советовались, в какие села и хутора отправиться, где и когда подорвать очередной мост, и ни разу ни он, ни она не возвращались к тому откровенному разговору…