Геннадий Ананьев - Жизнью смерть поправ (сборник)

Бой затих быстро. Разорвалась последняя граната, прозвучал последний выстрел, и успокоилась ночь. Силуэты островерхих домов молчаливо чернели, словно ничего в селе не происходило, и оно спало непробудным сном. Прошло несколько минут, прежде чем затеплилось желтым огоньком окно в дальнем доме, но вот следом засветилось второе, третье, заскрипели калитки – село не спало, оно просто пережидало.

– Все, Мария Петровна. Еще один бой в прошлом. Гранаты – в вещмешок, – сказал Хохлачев, и голос его прозвучал неестественно громко, – автоматы за спину и заглянем на огонек к гостеприимным хозяевам.

Хохлачев начал вывинчивать запал из оставшейся от боя гранаты, и в это время в разбитом окне мелькнул силуэт, что-то мягко упало на траву. Хохлачев метнулся к Марии, свалил ее и придавил к земле. Рванула граната, боль пронзила ноги Марии, а Хохлачев обмяк, потяжелел.

– Денис! – крикнула она, боясь пошевелиться, чтобы не причинить ему боли. – Денис!

Мария слышала слова Петра Мушникова: «Живого взять!», слышала топот ног, потом доклад из окна: «Дохлый лежит. Офицер ихний», но слова эти не доходили до сознания, она задыхалась под тяжестью любимого человека, безжизненно давившего ее, ноги у нее нестерпимо болели, а в голове бился один вопрос: «Как же это, Денис? Как же?!» Она потеряла сознание и уже не чувствовала, как перенесли их в дом, как осматривали и бинтовали раны, не слышал, что одного партизана Мушников послал на базу сообщить о случившемся, а двоих – в соседний отряд (через него отряд Хохлачева поддерживал связь с Большой землей), чтобы вызвали самолет. Очнулась она от сильной боли, когда подняли ее, чтобы положить на носилки, спешно сделанные партизанами. Увидела хмурые лица товарищей, спросила, превозмогая боль:

– Жив капитан?

– Да, Мария Петровна. Жив. Его уже понесли, – ответил Петр Мушников. – На самолет. Вам бы и остаться можно, да Денис Тимофеевич плох. Нельзя ему без присмотра.

– Спасибо, Петя…

Она знала, что до площадки, на которую садились самолеты с Большой земли около полусотни километров. Нелегко нести двоих. Могли бы партизаны оставить ее у лесника (там многие раненые вылечивались), но вот – несут, и она была благодарна им. Теперь ей хотелось только одного: чтобы не умер Денис, дотянул бы до самолета. Еще одной могилы в лесу она бы, как ей казалось, не перенесла.

Мария думала о Денисе и не могла даже предположить, что в ее изрешеченных ногах начинается гангрена и что уже через день она потеряет сознание, а врачи долго будут бороться за ее жизнь, что консилиум решит ампутировать у нее обе ноги, уже начнется подготовка к операции, но тут лечащий врач заметит небольшое изменение к лучшему и отменит операцию. Об этом ей расскажет нянечка, когда Мария придет в сознание, увидит рядом с тумбочкой седую старушку в белом халате, неторопливо вязавшую шерстяные носки, и поймет, что находится в госпитале. Но и тогда первой ее мыслью станет мысль о Денисе. Первый вопрос – о нем.

– Скажите, Денис жив?

– Ой!.. Слава богу, ожила, доченька! Побегу, врачу скажу.

– Денис жив?

– Партизанский командир, что ли? Жив-то жив, не жилец только, доченька. Не жилец… – ответила старушка со вздохом, сматывая клубок и накалывая его на спицу. – Пойду я, доченька. Доктор велел сразу его покликать.

Няня ушла, шаркая стоптанными госпитальными тапочками, а Мария с недоумением спрашивала себя: «Как не жилец? Жив ведь. Жив!»

Дверь палаты распахнулась и с радостным возгласом: «Ну вот, молодчина вы наша!» – к кровати подошел мужчина средних лет. Он улыбался. Глаза его пытливо смотрели на нее.

– Я верил вопреки, можно сказать, мнению коллег. Я рад, – говорил он, садясь на стул и беря руку Марии, чтобы прощупать пульс. Помолчал сосредоточенно и вновь улыбнулся: – Молодчина. Шрамы только останутся на ногах, но на войне не без этого.

– Няня говорит, что Денис Хохлачев не жилец? Что с ним?

– Он ваш командир? Ваш спаситель?

– Да. И муж.

– Он бредил и называл вас Марией Петровной. Странно для мужа.

– Он не был моим мужем. Он будет.

– Нет. С постели он больше не поднимется. Не жена, а сиделка ему нужна. Знающая медицину. В госпитале мы…

– Я не оставлю его!

– Но он беспомощный совсем.

– Только сильный имеет право на любовь?! Так, да? Иначе кричи во весь голос, пусть сородичи сами убивают!

– О каком убийстве вы говорите? Что с вами? Вы нас обвиняете в каком-то зле?

– Не о вас я. Это там, на Памире. Давно. Девушка предала возлюбленного, он погиб, а кобыла поседела…

– А-а-а, – протянул хирург, не зная, о чем говорит больная, но догадываясь, что о каком-то возвышенном поступке, понял, что эта женщина не оставит раненого капитана одного – он поцеловал ей руку и сказал взволнованно: – Поправляйтесь. У меня мать на Урале в деревне живет. Найдется у нее для вас уголок.

С неприязнью и тревогой смотрела Паула на Марию. Где же была она раньше, эта Мария? А теперь, когда Виктор и Женя выросли, выучились, когда годы смертельной опасности и тяжелых испытаний остались позади, приехала. Вот и захочет отнять их у старой Паулы. А кто мать им? Кто? Да, эта Мария родила их, но ведь и только…

«Легковую машину, видишь ли, ей не подали! Разве это мать? Порхала небось мотыльком сколько лет, а как старость подступать начала – пожаловала. Нет! Не будет этого. Я стала им матерью. Я с ними и горе пережила, и радость узнала. Ни с кем своим счастьем не поделюсь».

Забывать уже старые годы стала Паула. Спокойная жизнь и почет пришли в ее дом в тот день, когда остановились перед крыльцом несколько блестящих легковых машин и вышли из них партийный секретарь, генерал-пограничник и армейский генерал. Пограничный генерал вручил Пауле орден Красной Звезды, а другой генерал сообщил, что ей назначена персональная пенсия и попросил, чтобы она отпустила детей учиться в Суворовское училище. Не хотела она их отпускать. Засомневалась, как бы не забыли они обратную дорогу в ее дом. И сказала тогда:

– Дом тогда полная чаша, когда семья вместе живет. Что же, выходит, мы – не семья?

– Не нужно так говорить, мама. Мы не поедем. Станем рыбаками, как дядя Гунар, – прижался к ней Виктор.

Тогда он впервые назвал ее мамой. А вслед за ним повторил это слово и Женя. Она стала гладить их вихрастые головы, и слезы радости, светлые и сладкие, полились из глаз. Вот так, нет теперь тети Паулы, а есть мама. Их мама…

Вытерла она тогда уголком косынки слезы, улыбнулась своей мягкой улыбкой и сказала:

– Хорошо, сынки, поезжайте. Учитесь. Вы будете счастливы, мне тоже счастье.

– Мы возьмем твою фамилию, мама. Мы теперь – Залгалисы, – сказал Виктор.

– Вот и ладно, – удовлетворенно сказал партийный секретарь, седой высокий человек с лицом рыбака. Улыбнувшись, добавил: – Согласие в доме – залог счастья.