Уилбур Смит - Птица не упадет

Она уже дважды пыталась увести детенышей, но они стали старше и упрямее. Они не хотели уходить из густых колючих зарослей, и ее усилия пропадали впустую. Через полмили один или двое самых робких поворачивали назад и бежали к тому, что считали домом. А когда львица, немедленно обернувшись, хватала беглеца, обратно бросались все остальные — и через пять минут были в кустах.

Львица недоумевала. Это был ее первый выводок, но ею руководил инстинкт. Она знала, что пора отлучать детей от груди и уводить из западни, из узкой долины, пора учить их охотиться, но выводок был чересчур велик — шесть детенышей, большая редкость на воле, а никаких несчастных случаев пока не было; семья становилась слишком большой и неуправляемой.

Однако инстинкт подгонял ее, и в середине прохладного ясного утра, учуяв приближение дождей, она повторила попытку. Львята вприпрыжку бежали за ней, нападали друг на друга и по-дружески дрались, пока оставались вблизи реки. Это была знакомая территория, и они шли без возражений.

Но, когда львица начала переходить по открытому белому песку на противоположный берег, разразился обычный кризис. Три львенка охотно пошли за ней, два нерешительно остановились на высоком берегу и озабоченно замяукали, а шестой повернулся и бросился назад.

Львица галопом поскакала за ним и ударила по спине. Потом взяла за шкирку и подняла. Львята выросли, и хотя львица, напрягая шею, подняла львенка, его задние лапы волочились по земле. Он поджал их, подвернул под брюхо хвост и закрыл глаза, свисая из ее пасти, а она понесла его в воды реки Бубези.

В этом месте ширина реки составляла пятьсот ярдов, но заканчивался сухой сезон и она почти полностью пересохла.

Между снежно-белыми песчаными берегами еще оставались глубокие бассейны, их соединяли короткие ручейки чистой воды глубиной всего несколько дюймов.

Пока пятеро львят в нерешительности наблюдали с ближнего берега, львица перетащила детеныша через отмели. Его задние лапы болтались в воде, он шипел и негодующе дергался; львица поднялась на противоположный берег, отыскала густой куст и уложила детеныша.

И хотела вернуться за другими, но первый в панике бросился за ней. Ей пришлось шлепнуть его по голове и зарычать, тогда он запищал и лег.

Она схватила его за загривок и снова оттащила к кусту. Но когда пошла обратно через реку, львенок снова оказался рядом. На этот раз она укусила его до боли и бросила назад в куст. Снова укусила за ляжку, и он прижался к земле и больше не посмел идти за ней. Лежал под кустом и смятенно, обиженно пищал.

Марион никогда не уходила так далеко от дома одна, но утро выдалось такое прекрасное, теплое и ясное, тихое и мирное, что она, переполняемая счастьем, в задумчивости зашла дальше, чем обычно.

Она знала, что если пойдет вдоль реки, не заблудится. Марк научил ее, что бродить по африканскому бушу безопаснее, чем по городским улицам, если только следовать нескольким простым правилам.

У слияния двух рек она ненадолго остановилась, наблюдая за коршунами-рыболовами, свившими неряшливое гнездо на толстой ветке высокого дерева. Белые головы птиц сверкали, как маяки, над красновато-коричневым оперением, и ей показалось, что она слышит в высокой чаше гнезда писк птенцов.

Этот звук обострил осознание Марион жизни в собственном теле, она рассмеялась и пошла вдоль Красной Бубези.

В подлеске поблизости пробежал кто-то тяжелый, по каменистой земле простучали копыта. Марион в страхе замерла, но потом, когда вернулась тишина, вернулась и храбрость, она засмеялась, чуть задыхаясь, и пошла дальше.

В теплом неподвижном воздухе повеяло ароматом распустившихся роз, и она пошла на запах, дважды ошибалась и отклонялась от нужного направления, но наконец отыскала на стволе мертвого дерева вьющееся растение. Листья у него были темно-зеленые и блестящие, а густые соцветия — светло-желтые, как масло. Марион никогда еще не видела такого растения, как не видела и колибри, которые роем вились над ним. Это были стремительные крохотные птицы, с металлически блестящим оперением, похожие на американских колибри; они запускали в цветки длинные изогнутые клювы. Их цвет на солнце казался неправдоподобным, изумрудно-зеленым и сапфирно-голубым, черным, как влажный антрацит, и королевски красным.

Они глубоко просовывали клювы в открытое горло желтых цветов и высасывали длинными треугольными языками густые чистые капли нектара.

Глядя на них, Марион испытала глубокую радость, и прошло немало времени, прежде чем она опять отправилась в путь.

Немного дальше она нашла первые грибы, наклонилась, обламывая ножки у самой земли, потом поднесла мясистые зонтики шляпок к лицу и вдохнула великолепный грибной запах, прежде чем уложить грибы в корзину шляпками вверх, чтобы грязь и пыль не затронули нежные волнообразные пластинки на их нижней стороне. На одном пятачке она набрала два десятка грибов, но знала — во время готовки их объем сильно уменьшится.

Марион отправилась по крутому берегу дальше.

Поблизости что-то зашипело, и ее сердце снова дрогнуло.

Сначала она подумала о змее, об одной из тех толстых рептилий с шоколадными и желтыми пятнами и плоской чешуйчатой головой, которые так громко выпускают воздух, что их называют пыхтящими гадюками. Марион начала пятиться, глядя на куст, из которого доносилось шипение. Потом заметила легкое движение, но прошло несколько секунд, прежде чем она поняла, что видит.

Львенок лежал в пятнистой тени, прижавшись животом к земле; детские пятна на его шкуре полностью сливались с фоном из сухих и заплесневелых листьев, на которых он лежал. Он уже усвоил первый урок искусства скрываться — абсолютную неподвижность; только два круглых пушистых уха дергались взад и вперед, выдавая его переживания и намерения. Он смотрел на Марион широко расставленными круглыми глазами, которые еще не приобрели свирепой желтизны взрослого льва и были туманно-голубыми, как у котенка. Усы его щетинились, а уши свидетельствовали о смятении.

Прижались к черепу: еще шаг, и я разорву тебя на куски. Легли по сторонам и распластались: еще шаг, и я умру от страха. Поднялись и наклонились вперед: да что это такое ты делаешь?

— О! — воскликнула Марион. — Какой малыш! — Она поставила корзину и присела на корточки. Протянула руки, примирительно воркуя: — Какой хорошенький. Ты совсем один, малыш?

Она медленно двинулась вперед, продолжая говорить и ворковать.

— Никто тебя не обидит, маленький.

Львенок колебался, нерешительно настораживая уши от любопытства, когда смотрел на нее.

— Ты совсем один? Ты будешь хорошим другом моему ребенку, правда?

Она придвигалась все ближе, и львенок предостерег ее неуверенным виноватым шипением.