Уилбур Смит - Птица не упадет

Он удивленно посмотрел на нее, хотел о чем-то спросить, но слова так и не дошли до его губ. Веки Руфи были полуопущены, раскрытые губы обнажали мелкие белые зубы, на щеках рдели пятна.

Шон знал и это выражение, и что оно предвещает. Сердце его дрогнуло и забилось, словно зверь, в клетке ребер. Обычно их любовь была глубокой, полной взаимопонимания, за годы она стала окрепла, упрочилась, это было полное слияние двух личностей, символизирующее абсолютное единение их жизней… но иногда Руфь опускала веки, выпячивала губы, на ее щеках появлялась краска, и продолжение бывало таким диким и неуправляемым, что напоминало Шону стихийные бедствия.

Она просунула тонкую белую руку ему под халат и легонько провела длинными ногтями по животу, наклонилась, взялась другой рукой за бороду, повернула голову мужа лицом вверх и поцеловала в губы, глубоко засунув ему в рот розовый язычок. Шон зарычал и схватил ее, пытаясь усадить к себе на колени и одновременно распахивая ее ночную рубашку, так что высвободились маленькие острые груди, но Руфь, быстрая и сильная, вырвалась из его объятий. Ее розовая кожа светилась сквозь прозрачный шелк, грудь колыхалась, когда она стремительно порхнула в спальню, насмешливо и зазывно смеясь.

На следующее утро Руфь нарезала алых и белых гвоздик и отнесла целую охапку в библиотеку, где работал Марк. Он сразу встал. Руфь, отвечая на его приветствие, рассматривала его лицо. Она не сознавала, насколько он красив, и теперь обратила внимание, что такое лицо будет красивым и в старости.

У мальчика хорошие крепкие кости и гордый сильный нос.

Он один из тех счастливцев, кого морщины вокруг глаз и серебро в волосах только красят. Однако до этого еще далеко; теперь внимания требовали его глаза.

«Да, — подумала Руфь, глядя в них, — Шон прав».

В нем те же сила и искренность, что были в Майкле. Руфь незаметно наблюдала за ним, расставляя цветы, тщательно выбирая слова, когда начала с ним болтать, а, когда закончила работу, отошла, глядя на букет, и сказала, не оборачиваясь:

— Присоединяйтесь к нам, Марк, ланч подадут на террасу. — Она сознательно назвала его по имени, и они оба это заметили. — Конечно, если не предпочитаете обедать здесь.

Когда Марк вышел на террасу, Шон оторвался от газеты, но, когда Руфь пригласила Марка сесть напротив нее, выражение его лица не изменилось, он снова уткнулся в газету и продолжил гневно зачитывать передовицу, высмеивая автора интонацией и ударениями, а потом скомкал газету и бросил на пол возле своего стула.

— Этот человек буйнопомешанный, его следовало бы запереть.

— Что ж, сэр… — осторожно начал Марк.

Руфь облегченно вздохнула: она не посоветовалась с Шоном, надумав пригласить Марка к столу, но мужчины сразу заспорили, а когда подали главное блюдо, Шон сказал:

— Марк, займись цыплятами, а я позабочусь об утке, — и они стали резать птицу, продолжая разговаривать, как члены одной семьи, и Руфь прикрыла салфеткой улыбку, когда в одном случае Шон вынужден был не впрямую признать правоту молодого человека.

— Я, конечно, не говорю, что ты прав, но, будь ты прав, как бы ты объяснил такой факт…

И он атаковал с нового направления, а Руфь слушала, как искусно защищается Марк: она все лучше понимала, почему Шон выбрал именно его.

За кофе Марк наконец узнал, что стало с Бурей Кортни.

Шон неожиданно повернулся к Руфи.

— Сегодня утром было письмо от Бури? — Когда жена отрицательно покачала головой, он продолжил: — Этой маленькой задаваке следует научиться прилично себя вести: она не пишет уже почти две недели. Где они должны быть теперь?

— В Риме, — ответила Руфь.

— Рим! — проворчал Шон. — Там толпа итальянских любовников щиплет ее за задницу!

— Шон! — строго сказала Руфь.

— Прошу прощения. — Он с легким смущением посмотрел на нее, потом озорно улыбнулся. — Насколько я ее знаю, именно сейчас она наверняка в удобной позе для щипка.

Этим вечером, садясь писать Марион Литтлджон, Марк вдруг понял, как одно упоминание о Буре Кортни изменило его отношение к девушке, на которой он собирался жениться. Из-за огромного груза работы, который Шон Кортни походя взвалил на плечи Марка, его письма к Марион перестали быть ежедневным ритуалом, и иногда между ними проходила целая неделя.

С другой стороны, ее письма к нему оставались все теми же — традиционными, полными тепла, однако Марк понимал, что не только работа заставляла его оттягивать их новую встречу. Сейчас, в поисках слов и вдохновения, он изжевал конец ручки, пока дерево совсем не раскололось, и с огромным трудом красноречиво писал на каждой странице о неумирающей любви; каждый новый пустой листок страшил его не меньше, чем переход через Сахару, но его хочешь не хочешь приходилось заполнять. «На следующей неделе мы едем в Йоханнесбург, на ежегодное соревнование на Кубок Африки», — написал он и подумал, что же еще из этого выжать, чтобы хватило хотя бы на страницу.

Марион Литтлджон принадлежала к той жизни, которая осталась в прошлом, когда Марк прошел в ворота Эмойени.

Он наконец взглянул правде в глаза, но это ничуть не уменьшило его чувства вины; он попытался прогнать это чувство и продолжить письмо, но в его сознание упрямо вторгались иные образы и прежде всего Буря Кортни, веселая и стройная, ослепительно прекрасная и недостижимая, как звезды.

Кубок Африки на подставке из черного дерева высотой был почти по грудь человеку. В Эмойени слуги три дня надраивали его, прежде чем блеск удовлетворил генерала Кортни; теперь кубок возвышался в центре буфетной стойки, украшенный пирамидой желтых роз.

Буфет стоял в прихожей главного бального зала; прихожую и собственно зал заполняли сотни гостей, которых Шон Кортни пригласил отпраздновать свой триумф. Он даже пригласил полковника Гамильтона, командира «Кейптаунских горцев», вместе со старшими офицерами, предложив им каюты первого класса на лайнере «Юнион Касл», чтобы они присутствовали на балу в качестве гостей генерала.

Гамильтон ответил письмом в четыре строки, не считая адреса и заключительных поздравлений, и вежливо отказался. С тех пор как королева Виктория в первый год бурской войны учредила этот кубок, он всегда доставался Кейптауну, и победа над Гамильтоном во многом объясняла щедрость Шона Кортни.

Для Марка это был самый напряженный период с его появления в Эмойени. Руфь Кортни все больше полагалась на него, и под ее руководством он выполнил большую часть работы, связанной с приглашением гостей и заказом еды и напитков.

Теперь она заставила его танцевать со всеми некрасивыми девушками, которые в ином случае мрачно сидели бы у стены, и после каждого танца генерал повелительным взмахом сигары над головами гостей подзывал его к себе, к буфету, у которого занял постоянную позицию.