В исключительных обстоятельствах 1979

Наконец, Хонсю стал таким далеким, что никто уже не мог сказать, остров это или просто клочок пароходного дыма.

- Третье отделение - в носовую каюту! - крикнул ефрейтор, рысцой пробегая по палубе.

Сато нехотя отвалился от борта. Чертовски неприятно было покидать палубу ради двухчасового урока русского языка. Легче пройти с полной выкладкой полсотни километров, чем произнести правильно "корухоз" или "пуримет".

Чтобы продлить удовольствие, Сато нарочно пошел на бак кружным путем, через весь пароход. Когда он вошел в узкую железную каюту, третье отделение уже сидело за столом, выкрикивая готовые фразы из учебника майора Итоо. Это был странный язык, в котором "а" и "о" с трудом прорезывались среди шипящих и свистящих звуков, а "р" прыгало, как горошина в свистке.

Собеседником Сато был Тарада - гнилозубый насмешливый моряк из Осаки. Он знал немного английский, ругался по-китайски и утверждал, что русский понятен только после бутылки сакэ.

Третье отделение повторяло "Разговор с пленным солдатом".

- Руки вверх! - кричал Сато. - Стой! Иди сюда. Кто ты есть?

- Я есть солдат шестой стрелковой дивизии, - отвечал залпом Тарада...

- Куда вы шел!.. Не сметь молчать! Сколько есть пуриметов в вашем полку? Высказывай правду... Как зовут вашего командира?

- Он есть майор Иванов. Сколько есть пуриметов? Наверное, тридцать четыре.

Потом они разучивали разговор с почтальоном, с девушкой, с мальчиком, стариком и прохожим.

- Эй, девушка! Поди сюда, - предлагал Сато. - Оставь бояться... Японский солдат наполнен добра.

- Я здесь, господин офицер, - покорно отвечал Тарада, стараясь смягчить свой застуженный голос.

- Смотри на меня, отвечай с честью. Где русский офицер и солдат?.. Они прыгнули сюда парашютом.

- Простите... Радуясь вами, я их не заметил...

- Однако это есть ложь. Не говори так обманно. Этот колодец еще не отравлен солдатами? Слава богу, мы не грабители. Мы тоже немного есть христианцы.

- Покажи язык, - сказал Тарада, когда Сато захлопнул учебник. - Эти упражнения - чертовски опасная штука... Одному солдату из третьего взвода пришлось ампутировать язык...

- Глупости, - сказал Сато недоверчиво.

- Клянусь!.. Бедняга орал на весь госпиталь. - Подвижное лицо Тарада приняло грустное выражение. - Бедняга вывихнул язык на четвертом упражнении, - добавил он тихо, - а ведь его еще можно было спасти.

Все еще сомневаясь, Сато осторожно высунул язык.

- Еще, приятель, еще, - посоветовал Тарада серьезно. - Так и есть... Он скрутился, как штопор...

И шутник с размаху ударил Сато в подбородок.

Раздался смех. Жизнь на пароходе была так однообразна, что даже прикушенный язык вызывал общее оживление.

Обезумев от боли, Сато бросился на обидчика с кулаками.

- На место! - крикнул грозно фельдфебель Огава. - Тарада, вы опять?

- Я объяснял ему произношение, - сказал смиренно Тарада.

- Молчать!.. Вы ведете себя, как в борделе...

И он вышел из каюты, чтобы доложить о случившемся господину подпрапорщику.

Язык Сато горел. Чувствуя солоноватый вкус крови, солдат с ненавистью смотрел на маленького развязного человечка, которого он мог сшибить с ног одним ударом кулака.

Всем было известно, что Тарада хвастун и наглец. Он держал себя так, как будто не к нему относилось замечание господина ефрейтора.

- Кстати о языке, - заметил Тарада, едва захлопнулась дверь каюты. - Вы знаете, как в Осаке ловят кошек? Берешь железный крючок номер четыре и самый тухлый рыбий хвост. Потом делаешь насадку и ложишься за дерево. "Мяу-мяу", - говоришь ты какой-нибудь рыжей твари как можно ласковей... "Мияуу", - отвечает она, давясь от жадности. Тут ее и подсекаешь, как камбалу, за язык или за щеку... Котята здесь не годятся. Их кишки слишком слабы для струн самисэна... [самисэн - японский трехструнный музыкальный инструмент, похожий на домру] Хотя за последнее время...

Стукнула дверь. Вошел очень довольный фельдфебель Огава.

- Тарада! Двое суток карцера! - объявил он во всеуслышание.

- Слушаю, - ответил Тарада спокойно. - Сейчас?

- Нет, по прибытии на квартиры. Остальные могут приступить к развлечениям.

Развлечений было два: домино и патефон с несколькими пластинками, отмеченными личным штемпелем капитана. Кроме того, можно было перечитывать наклеенное на железный столб расписание дежурств и разглядывать плакат "Дружба счастливых". Плакат был прекрасен. Два веселых мальчика - японский и маньчжурский - ехали на ослах навстречу восходящему солнцу. Вокруг всадников расстилалась трава цвета фисташки, и мальчики, обнимая друг друга, улыбались насколько возможно искренне. Внизу была надпись: "Солнце озарило Маньчжурию. Вскоре весь мир станет раем".

Однако никто не любовался плакатом. За десять дней плавания мальчики примелькались, как физиономии фельдфебелей.

Четверо солдат завладели домино. Остальные, сидя на койках, ждали своей очереди и вполголоса обсуждали ближайшие перспективы переселенцев.

- Г-говорят, их расселят на самой границе, - сказал заика Мияко.

- Да... Им будут давать по сто цубо [цубо - около трети гектара (точнее - 3305 кв. метров)] на душу.

- Кто это вам сообщил? - заинтересовался ефрейтор.

- Я слышал от господина ротного писаря.

- Ничего не известно, - оборвал ефрейтор.

Наступила пауза.

- Г-говорят, что русские могут спать прямо на снегу, - сказал невпопад Мияко.

- Ну, это враки...

- Они очень сильны... Я сам видел, как русский грузчик поднял два мешка бобов.

- Это потому, что они едят мясо, - пояснил с важностью ефрейтор. - Зато они неуклюжи.

- "Симбун-майничи" пишет, что у них отличные самолеты.

- Глупости! Наши истребители самые быстроходные... - И господин фельдфебель стал подробно пересказывать вторую главу из брошюры "Что должен знать о русских японский солдат". По его словам, на пространстве от Байкала до Тихого океана населения меньше, чем в Осаке. Русские так богаты землей, что тысяча хори [хори - немногим более 1500 га] считается у них пустяком. Они ленивы, как айносы [небольшая вымирающая национальность на севере Японии], и жадны, как англичане. Железо и уголь валяются у них под ногами, но они ищут на севере только золото.

О русских солдатах фельдфебель отозвался весьма пренебрежительно, как подобает настоящему патриоту.

- Партизаны опаснее регулярных войск, - сказал он в заключение. Партизан может попасть из ружья ночью в мышиный глаз, если не пьян, конечно.

Зашипела пластинка, и солдаты умолкли. Грустный женский голос запел известную песню о японском солдате, убитом сибирскими партизанами. Пела мать героя. Голос ее был мягок и глух. Если закрыть глаза, можно легко представить пустой дом, бренчание самисэна на улице и мать, протянувшую руки над хибати. Тихо звенят угли. Остриженная траурно-коротко, она раскачивается и поет: