В исключительных обстоятельствах 1979

Тогда Матвеев стал и огляделся. Он не искал объяснений, потому что они были невозможны. Случилось что-то невероятное, – таких вещей не бывает, – можно сойти с ума, придумывая им объяснение, и всё-таки ничего не выдумать. Несомненно было только одно, – что он стоит в поле, на морозе, наполовину мокрый от снега, и наверху, в чёрном небе, светят неясные звезды. Он сел на снег, потом снова встал и вдруг разразился длинным, неестественно вывернутым ругательством, – но оно не облегчило его.

Далеко впереди поезд стучал по рельсам, потом внезапно смолк – наступила внимательная тишина, как бывает на больших открытых пространствах. Матвеев засунул руки в карманы и выбросил оттуда пригоршни снега.

– Да что же это? – спросил он с обидой в голосе.

Он залез на сугроб, но тотчас провалился по пояс и выбрался обратно. Потом он услышал, что его зовут; оглянувшись, он в нескольких саженях увидел на снегу тёмную фигуру. Матвеев подошёл – это был Безайс. Он сидел, глядя на Матвеева снизу вверх, и слабо улыбался.

– И тебя тоже? – спросил он.

– Что?

– Вышибли?

– Я найду их в Хабаровске, – сказал Матвеев, опускаясь на снег, – и сделаю с ними что-нибудь. Сволочи! Они перепились, что ли?

– Они приставали к ней, – сказал Безайс, закрывая глаза. – Чем это съездили меня по голове?

– Я этого так не оставлю! – сказал Матвеев, утешаясь бесполезными угрозами. – Но что же мы теперь будем делать?

Он вдруг заметил, что Безайс держит в правой руке револьвер.

– А это зачем? – спросил он с внезапной догадкой. – Ты?..

– Да, – ответил Безайс, бессмысленно улыбаясь. – Я не мог этого видеть.

– Ты стрелял?

– Нет, не успел. Они так двинули меня по голове, что чуть было не отшибли её совсем.

– Из-за этой девчонки?

Безайс спрятал револьвер в карман и виновато опустил глаза.

– Не ругайся, – сказал он просительно. – Это надо было видеть. Кажется, они хотели её изнасиловать.

– «Кажется»? А тебе какое дело?

Матвеев поднялся на четвереньки, дрожа от ярости.

– Идиот! – крикнул он с каким-то воплем. – Романтику разводишь? Защитник невинности? Вот я тебя убью сейчас!

Безайс почувствовал себя нехорошо. Его мутило.

– Я тебя… сам убью, – пробормотал он, тяжело справляясь с охватившей его слабостью. – Молодая дезушка… очень хорошенькая. Ты хочешь, чтобы я спокойно смотрел, как её будут насиловать? Эта каналья Майба потащил её на нары.

– Да ведь тебе партийное дело поручено, дураку. Понимаешь? Ломай себе голову, если ты свободен. А сейчас тебя это не касается, все эти девицы и благородство.

Безайс хотел что-то ответить, но не успел. Последнее, что он видел, было испуганное лицо Матвеева и тёмное небо с неясными звёздами… Потом исчезло все.

После Безайс часто и подолгу объяснял, как это вышло, но его самого не удовлетворяли эти объяснения. Конечно, это было нелепостью, внезапным порывом, который заставляет человека делать самые странные вещи. Он вынул револьвер непроизвольно, ни о чём не думая. Но он был настолько молод, что ещё не научился глядеть на людей как на материал, не умел заставлять себя не думать и не видеть, когда это нужно.

– Я сделал глупость, – говорил он много позже, вспоминая об этом, – но тем не менее должен сказать…

– Замолчи, замолчи, – говорил Матвеев.

Он объяснил Безайсу свою точку зрения. Один человек дёшево стоит, и заботиться о каждом в отдельности нельзя. Иначе невозможно было бы воевать и вообще делать что-нибудь. Людей надо считать взводами, ротами и думать не об отдельном человеке, а о массе. И это не только целесообразно, но и справедливо, потому что ты сам подставляешь свой лоб под удар, – если ты не думаешь о себе, то имеешь право не думать о других. Какое тебе дело, что одного застрелили, другого ограбили, а третью изнасиловали? Надо думать о своём классе, а люди найдутся всегда.

– Быть большевиком, – сказал Матвеев, – это значит прежде всего не быть бабой.

Но Безайс с ним не соглашался.

Открыв глаза, он увидел Матвеева, наклонившегося над ним и нащупывавшего сердце.

– Вынь руку, Матвеев, – сказал он, поднимаясь и стыдясь своей слабости. – Пальцы холодные.

– Можешь ты встать?

– Попробую. А ты как?

Он повернул голову и почувствовал, что у него замёрзли уши. Оглядевшись, он увидел над головой тёмное, усеянное звёздами небо. Матвеев стоял на коленях и поддерживал его за плечи.

– Я совершенно замёрз, Матвеев, – сказал Безайс, трогая уши и пытаясь встать. – Ты цел?

– Я-то ничего.

Безайс тёр уши и медленно собирался с мыслями. Он осторожно потрогал голову. Слева кожа на темени была рассечена, и кровь медленно сочилась по щеке.

– Здорово они меня отделали, – сказал он виновато.

– Это все в твоём вкусе, – желчно ответил Матвеев. – Ну, скажи, пожалуйста, кто просил тебя лезть? Зачем это нужно?

– Да я тут ни при чем, – капризно возразил Безайс, прикладывая снег к рассечённой голове и морщась. – Во всем виновата эта дура. Не мог же я спокойно смотреть, как её насилуют!

– Легче, – сказал Матвеев. – Она сидит позади тебя.

Безайс оглянулся и смутился. Девушка стояла позади него, как и Матвеев, на коленях, и молча грела руки дыханием.

– Если вы считаете меня дурой, – сказала она обиженно, – то сидели бы спокойно. Я сама выпрыгнула.

Положение было неловкое, и Безайс придумывал, что ему сказать, когда снова почувствовал себя нехорошо. Прошло несколько пустых мгновений, в которые он видел, не сознавая, лицо Матвеева, снег, небо. Минутами он слышал звуки голосов. Он чувствовал только, что замерзает совсем.

– Нет, – услышал он голос Матвеева. – Поезд делает в среднем двадцать вёрст в час. Нельзя же так.

– Я ничего не понимаю, – устало ответила она. – Мне всё равно.

Потом он почувствовал, что Матвеев трясёт его за плечи. Сделав усилие, он сел и попросил папироску. При свете спички он увидел её лицо, полное, с веснушками на розовых щеках. Хлопья снега белыми искрами запутались в её светлых волосах. По щеке до подбородка алела царапина. В вагоне ему отчего-то казалось, что у неё чёрные глаза и худое, нервное лицо. Он снова зажёг спичку, но она отвернулась, и Безайс увидел только оцарапанную щеку и шею, на которой курчавились мелкие завитки волос.

От папиросы у него закружилась голова, и тело начало цепенеть в зябкой дремоте.

– Как она называлась, эта станция? – спросил Матвеев. – Вы не знаете, Варя?

– Не знаю. Может быть, нам лучше вернуться…

– Нет, пойдём вперёд, – ответил он, бесцельно копая каблуком снег. – Ах, черт, какая глупая штука! Вот ещё не было печали!..

– Это все из-за меня.

– Да бросьте вы, – оборвал он её. – Ну, из-за вас. Что из этого?

«Скотина», – подумал Безайс. И вслух сказал: