В исключительных обстоятельствах 1979

– Какая милая комната, – сказала она после минутного молчания.

– Да, конечно. Отчего это пятно у тебя?

– Варила суп. Тебе больно сейчас?

– Нет. Ни капельки.

– А когда ранили?

Ему вдруг захотелось рассказать, как это вышло. Как их остановили, как рванули кони и понеслись, разбрасывая снег. Мутное небо, оглушительные до звона в ушах выстрелы и эта нелепая собака, лающая за санями, – все это встало перед ним и на мгновение заслонило комнату и Лизу. Но она перебила его:

– Почему ты раньше не прислал за мной?

– Я хотел сам прийти к тебе, – сказал он, глядя на её шею и борясь со своими мыслями. – Но они меня не выпускают отсюда… А ты помнишь, как мы целовались тогда, в коридоре, и нас заметили?

Она напряжённо улыбнулась.

– У тебя бывает доктор?

– Время от времени. Сядь немного ближе, хорошо? Тут такая скука, что прямо выть хочется. Ко мне ходит каждый день один старый лунатик и выматывает из меня душу столетними шутками. Ты скучала обо мне?

– Я страшно беспокоилась.

– И я тоже. Безайс хороший малый, но он ничего не понимает. Как пень. Я валяюсь на кровати и целыми днями думаю о тебе. Как она называлась, эта улица, где общежитие, – Аргунская? Но какая ты хорошенькая!

Она подняла глаза и взглянула в его лицо, сиявшее счастьем. Он очень похудел, под глазами легла синева. Месяц назад он был совсем другой.

– А как ты себя сейчас чувствуешь?

– О, ничего. Через неделю-полторы мы двинем с тобой дальше. Да, я забыл рассказать тебе смешную вещь… Но можно тебя поцеловать? Или об этом не спрашивают?

Он начал входить во вкус и сожалел, что поцелуи так коротки.

– Это очень странная штука. Иногда, когда я о чём-нибудь задумываюсь, я ясно чувствую, как у меня болит палец на той ноге, которую отрезали. На левой.

– Болит палец? – спросила она со сдержанным ужасом.

– Я растёр его сапогом, – сказал он успокоительно. – Это только кажется. Лиза, дорогая, так ты беспокоилась? Глупая! Что могло со мной случиться?

Он запнулся.

– Хотя случилось, – сказал он, смущённо улыбаясь. – Вот. Но это ничего, правда? Я ещё наделаю делов. Бывает и хуже. Я почти здоров уже.

– Да?

– Ну конечно. О, нога мне не мешает. Хочешь, я покажу тебе, как я хожу?

– Не надо, – быстро сказала она, но Матвеев, снисходительно смеясь, взял костыли и поднялся. Он нацелился на окно и с грохотом, стуча костылями, проковылял до него, повернулся и снова дошёл до стула. Она встала.

– Каково? – спросил он, улыбаясь.

– Очень хорошо, – ответила она, комкая свою меховую шапку. – Но мне пора уже идти, милый.

Он сел и взглянул на неё снизу вверх.

– Почему? – спросил он тоном ребёнка, у которого отбирают сахарницу.

– Я выбралась только на минутку, – сказала она, опуская ресницы. – Мне обязательно надо быть дома сегодня.

Когда она говорила – надо, Матвеев сдавался. Он совершенно не умел с ней спорить.

– Но ты, может быть, придёшь сегодня попозже, когда освободишься?

Она подошла и мягко обняла его.

– Не скучай, – шепнула она, целуя его в щеку. – Завтра я приду на весь день – обязательно.

– Нет, в губы, – только и нашёлся сказать он.

Так она стояла рядом с ним, обняв его за голову и перебирая пальцами волосы, Матвеев торопливо и жадно целовал всё, что попадалось, не разбирая, с прожорливостью голодного человека, – шею, руки, лицо, овеянный нежным теплом её тела. Долго ждал он этого дня, – в вагоне, в лесу, в тёмных хабаровских улицах он думал об этих единственных бровях и нежной ямочке на шее.

Потом он вдруг почувствовал, что она вздрагивает, положив голову ему на плечо. Это было что-то новое.

– Лиза, что ты? – спросил он испуганно, осторожно садясь с ней на кровать.

Он подождал немного, а потом решил начать прямо с того места, на котором остановился, и уже обнял её за шею. Но она отвернулась, и Матвеев скользнул губами где-то около уха.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказала она, тяжело дыша.

Он крепко сжал её пальцы. Она сидела к нему боком, и он видел её профиль с длинными ресницами.

– О чем?

– О наших отношениях.

Она волновалась – волновалась из-за него! – и это наполнило Матвеева вульгарной радостью.

– Говори, говори, – сказал он снисходительно.

– Вот… сейчас и скажу, – возразила она, тихо отбирая свою руку. – Ещё раз поцелую – и скажу.

Несколько минут она целовала его с закрытыми глазами, горячо и быстро, как его ещё не целовал никто и никогда.

– Ну, вот, – услышал он её взволнованный голос. – Я хочу… только ты не обидишься, милый? Постарайся меня понять. Наши отношения… они не могут быть прежними. Я не поеду с тобой в Приморье.

Она с облегчением перевела дыхание, но у неё не хватило мужества поднять глаза.

– Ты же сам понимаешь это. Я знаю, ты думаешь сейчас обо мне, что я дрянь? Но, дорогой мой, пойми, что я тоже мучаюсь. А я могла бы и не приходить – написать письмо. И все. Я не знаю только, поймёшь ли ты меня.

Молчание Матвеева начинало пугать её. Сделав усилие, она взглянула на него. Он имел такой вид, точно его ударили по голове, – он растерянно улыбался, и эта улыбка отозвалась на ней, как удар ножом. Ей захотелось плакать, и нежная жалость к Матвееву охватила её. Но любви не было, – что-то дрожало ещё в ней, – не то боязнь, не то недоумение. «Мне тоже тяжело», – вспомнила она.

Это было в Чите перед отъездом. Они ходили по улицам, – он держал её за руки и слушал, как она горячо и сбивчиво говорила о будущей любви. «Надо уметь вовремя поставить точку, – говорила она, – пока люди ещё не мешают друг другу». И теперь он вспомнил это.

– Понимаю. Надо уметь вовремя поставить точку, – сказал он вслух.

Она испугалась выражения его лица. Ей показалось, что он хочет о чём-то просить.

– Если бы ты мог понять, как мне тяжело, – сказала она жалобно.

Он молчал.

– Давай говорить об этом спокойно, – продолжала она. – Если я не буду счастлива с тобой, то ведь и ты будешь чувствовать это. Не надо никаких жертв.

Он пробормотал что-то.

– Я больше не могу, – бессильно прошептала она.

За дверью кто-то громко звал кошку и уговаривал её вылезти из-под буфета. Пыльный солнечный луч пронизывал комнату и дробился зелёными брызгами в стеклянной вазе.

– Но ты не сердишься на меня?

Он глубоко вобрал воздух в лёгкие. Так бросаются в воду с большой высоты. Жизнь встала перед ним – Жизнь с большой буквы, и он собрал все силы, чтобы прямо взглянуть в её пустые глаза. Двадцать лет ходил он здоровый и никому не уступал дороги. А теперь ему оттяпало ногу, и надо потесниться. Ну что ж.

– Я не маленький, – сказал он слегка охрипшим голосом, – и знаю, почему мальчики любят девочек.

Она взяла его руку и прижала к щеке.

– Постарайся понять меня, милый. Мне так больно и так жаль тебя.