В исключительных обстоятельствах 1979

Юнкерок побледнел, когда Мироныч предложил ему раздеться. Дрожа и вспыхивая, он начал расстегивать свой френч. Пальцы кружили около пуговиц, не нащупывая петли.

— Спокойней, Горовой! — брезгливо морщится Куликов. — До суда с вами ничего не случится. Мы решили еще раз обыскать вашу одежду. А вам дадут пока надеть что-либо другое.

— Хорошо, когда «легенда» разведчика исходит из его навыков и привычек, — говорит мне Куликов, когда мы остаемся вдвоем. — На лихого кавалериста ты похож еще меньше, чем, на петербургского аристократа. Разговор со знатоком сразу же собьет тебя с ног. Давай прикинем другой вариант. Разные могут быть связные...

У страха тяжелые ноги: последние шаги перед волчьим логовом мне даются с трудом. Люди Мироныча еще наблюдают за мной, но вот-вот я останусь один на один с врагами.

Дом, куда надо явиться юнкеру Горовому, похож на нашу гостиницу, а принадлежит тюремному ведомству. Живет в доме счетовод исправдома Тихон Пахомов с многочисленным семейством. Соседи сообщили, что Пахомов — Тишка, как его называют, отправил жену и детей в уезд, «на поправку», а сам гуляет с какими-то заезжими родственниками.

Маленький браунинг подвешен у меня на резинке в левом рукаве френча. В правом кармане пальто — револьвер Горового. Я наготове. Провалиться легче всего в первые минуты.

Осторожно стучу в дверь: два удара, пауза, один удар. Тишина. Выжидаю минуту и повторяю громче условный стук. Затем стучу кулаком. Внезапно из-за двери слышен голос:

— Кто там?

— Я к Кириллу Мефодьевичу.

— Он болен.

— Есть лекарство.

Громыхают засовы. Рывком отворяется дверь, и я шагаю в темноту. Кто-то цепко хватает меня за руку:

— Откуда?

— Из Иркутска.

— Идем!

Из темных сеней мы проходим в коридор. Справа приоткрыта дверь в комнату, оттуда падает свет на длинную вешалку.

— Кто пришел? — доносится из комнаты. — Тишка?

— Не, — отвечает плотный мужчина, впустивший меня в дом, — какой-то «жевжик» приехал из Иркутска.

— Пощупай его, Корень, и давай сюда!

Раздеваюсь, и Корень ловко выхватывает из кармана моего пальто револьвер. Затем быстро ощупывает френч, брюки, сапоги. Опыт у него старенький, дореволюционный — браунинг в рукаве остается незамеченным. Корень ниже меня ростом, но широк в плечах. Квадратное лицо, бритая голова в шрамах, маленькие глазки-буравчики. Сразу видно, уголовник-профессионал. Одет он в любимую «форму» таких типов: грязная тельняшка, широкие галифе, опорки на босу ногу. Нам часто приходится сталкиваться с остатками уголовного мира. В первые дни революции они украшали себя красными бантами и «записывались в анархисты». Но все анархисты — и «идейные» и примкнувшие к ним «по образу жизни» — были противниками революционного порядка и в конце концов стали врагами Советской власти. Ненависть к революции связала воедино уголовных преступников и белогвардейцев. Я в притоне воров — белом подполье.

— Проходи! — подталкивает Корень.

По выработанной «легенде» мне надо быть трусоватым. Изображать это не так уж трудно: от сильных толчков уголовника каждому станет не по себе.

Мы входим в гостиную. Много мягкой мебели, на стенах картины, в углу граммофон. Богато живет Тишка Пахомов. Наверное, была конфискована квартира со всей обстановкой. У дальней стены диван, на нем сидит человек в расстегнутом офицерском кителе с погонами ротмистра. Перед ним круглый столик, покрытый темной скатертью с бахромой.

— Подойди ближе! — говорит офицер.

Шагаю вперед, не спуская глаз с ротмистра. Удары сердца отзываются в висках. Вижу: шрам у правой скулы, тонкие губы, гладко зачесанные волосы. Это князь Мещерский.

— Кто ты? — глядя куда-то мимо меня, безразличным тоном спрашивает князь.

— Разрешите, ваша светлость, предъявить документ!

Повернул голову Мещерский, глянул на меня. Какие у него светлые холодные глаза!

— Ты знаешь меня?

— По долгу службы, господин ротмистр! — щелкнув каблуками, вытягиваюсь перед Мещерским.

— Давай документы, — кивает головой князь.

Я вынимаю ножик, быстро вспарываю подкладку френча, достаю платочек.

Мещерский не торопясь разворачивает мое удостоверение, но затем вскакивает: заинтересовал его «В. В.». В комнату заходит пожилой человек в грязной нижней рубахе, садится на диван, чешет волосатую грудь.

— Выпить бы стекляшечку... — басит он.

— Юнкер! — не поворачиваясь, окликает меня Мещерский. — Письмо есть?

— Так точно! — Я протягиваю лист бумаги. — Написано молоком.

Мещерский берет письмо и быстро выходит из комнаты, на ходу бросив Корню:

— Оставайся здесь!

— Юнкер, — басит пожилой офицер, — что вытянулся? Разрешаю сесть. В каком училище тебе крутили хвост?

Куликов так и предполагал, что на явке найдется любитель поговорить, знаток юнкерских училищ. Трудно будет соврать в масть: большинство белых офицеров — юнкера в прошлом. Кавалерийские, пехотные, артиллерийские училища — все им знакомы до мелочей. А вот флот... Был в Сибири царский моряк — Колчак, так его вовремя расстреляли. А другие белые моряки у Тихого океана. Я и уйду в море, подальше от расспросов.

— Разрешите пояснить: юнкером меня считают по аналогии. А так, позвольте представиться, — я уже привычно щелкаю каблуками, — гардемарин Петроградского морского инженерного училища Горовой!

— Гардемарин? — Офицер хмурит густые брови. — Какие же черти тебя в Сибирь занесли?

— Если вам угодно так называть большевиков, то виноваты они! — Я присаживаюсь на краешек стула. — Бежал из Питера в Казань в ноябре семнадцатого года. Затем служил в добровольческом Уральском корпусе генерала Яворского. Был ранен и попал в Иркутск.

— А давно ты видел этого злющего старика, Яворского? — откуда-то из коридора спрашивает Мещерский.

Вскакиваю и поворачиваюсь к раскрытой двери.

— В начале ноября девятнадцатого года в Омске. Их превосходительство посетил раненых в санитарном поезде. Руку мне пожал, к «Георгию» представил. Только, осмелюсь доложить, генерал Яворский вовсе не старик. Он одного возраста с господином офицером, — я делаю кивок в сторону дивана, — только кряжистей.

Князь появляется в дверях и молча смотрит на меня. Спокойно выдерживаю его взгляд. Вокруг Яворского меня не запутаешь. Но успокаиваться нельзя. Будут еще проверки.

— Утюг для проверки письма должен быть очень горячим? — быстро спрашивает Мещерский.

— Не могу знать, господин ротмистр!

Новое лицо входит в комнату: низенький хорунжий с лохматой шевелюрой. На хорунжем полный набор белогвардейских атрибутов: на рукаве корниловский треугольник с черепом, серебряные аксельбанты у погона, желтые лампасы на широких шароварах.