Приключения 1969

Замысел наш удался. Мы благополучно выбрались из подземелья, добежали до подъезда и прошли за массивную дверь с фигурной решеткой. Раньше решетка защищала стекла, сейчас от них оставались лишь осколки. Над подъездом была белая эмалированная табличка, на ней — номер дома и надпись «Фоссштрассе». Буквы готического шрифта хорошо читались на белом фоне.

Мы решили подняться на верхний этаж — там безопаснее. От артиллерийского обстрела и бомбежки жители наверняка укрылись где-нибудь внизу, под домом. Верхний этаж был удобнее для отступления: прямой путь на чердак и крышу.

Лестница вилась вокруг сетки, ограждавшей лифт. Саша припадал к дверям: слушал и подавал знак — тихо, никого нет. Дверь на самой верхней площадке заперта. Пролеткин склонился над замочной скважиной, манипулируя перочинным ножом — то шилом, то лезвием, то штопором. Темная дверь послушно отворилась. В квартире дорогая мебель, ковры, утварь — все на своих местах. Видно, здесь жили люди состоятельные. Наши фонарики выхватывают из темноты сервант с хрусталем, картины в золоченых рамах, статуэтки. В спальне — широченная кровать, на которую немедленно бросился Саша. Качаясь на пружинах, он говорил:

— На такой с отвычки не заснуть — мягкая!

Разведчики укладывались спать. Саша Пролеткин так и не лег на кровать, он приткнулся рядом, на ковре, и тут же засопел. Его друг Макагонов, наоборот, проверил, надежен ли запор на двери, подпер ее на всякий случай тяжелым диваном. Обследовал, куда выходят окна, есть ли балкон, близко ли водосточные трубы и пожарные лестницы, нет ли выхода на чердак. В общем, к тому моменту, когда Саша уже выспался, Макагонов только лег. Прежде чем заснуть, он сказал мне:

— Ложитесь, товарищ капитан, утро вечера мудренее.

Я стоял у окна, глядел на величественное пожарище. Мысли мои устало блуждали, будто по кругу: «Что же дальше? Едва ли мы захватим бесноватого фюрера, да и сами как еще выберемся...» Меня мучило сознание, что я затеял невыполнимое и в последние дни войны могу погубить этих замечательных людей. Они прошли от Москвы до Берлина, смерть сотни раз отступала перед их мужеством — и вдруг...

Ночь прошла спокойно. Нас не обнаружили, никто не пытался войти в наше убежище, ни один снаряд не угодил в дом. А в городе продолжал греметь бой. Ночью он стал только глуше. Где-то неподалеку, словно ярые цепные псы, часто и хрипло лаяли зенитки.

Утро 28 апреля было серое, дождливое. Я стоял у окна и рассматривал в бинокль дома, угрюмые и мокрые. Напротив нас, за широкой дорогой, высилось огромное здание с многочисленными колоннами, отделанными мрамором. Во дворе мелькали фигуры эсэсовцев. Я повел биноклем дальше. Дом наискосок стоял будто на строительной выставке — в разрезе. У него не было фасада; лестничные клетки, квартиры на всех этажах были вскрыты и просматривались до внутренних перегородок. Часам к десяти видимость улучшилась: это произошло не потому, что артиллерийский обстрел утих — просто от мокрых строений при взрывах меньше пыли и под дождем не так быстро разгораются пожары. Мы вглядывались в даль, стараясь определить, куда вышли наши войска. Судя по хлестким выстрелам танков, линия фронта подошла с востока к Александерплацу и полицей-президиуму, а с севера — вплотную к рейхстагу; от него наших отделяли только Шпрее да площадь. Передо мной на подоконнике лежал план, Саша Пролеткин читал названия улиц:

— Герман-Герингштрассе, Шлиффен Уфер, Унтер-ден-Линден.

Я продолжал разглядывать Фоссштрассе. В котором из домов эта чертова рейхсканцелярия? Нужно взять «языка», иначе мы ничего не узнаем.

Сказал о своем намерении разведчикам. Саша — сразу за автомат и к выходу.

— Да стой же ты, егоза! — прикрикнул на него Макагонов. — Надо обдумать.

— Чего там обдумывать! Выйдем в подъезд, я пальцем поманю фрица, какой больше понравится, а ты его тюкнешь по балде и поволочешь сюда. Вот и все.

Нам такая простота была в новинку. Как много приходилось затрачивать усилий, чтобы добраться до кандидата в «языки»: ползти по нейтральной зоне, снимать мины, резать проволоку, вступать в рукопашную. А тут действительно ходят непуганые «языки». Но принять предложение Саши в том виде, как он его высказал, конечно, нельзя. Я возразил:

— Во-первых, нам любой прохожий не годится, он может идти издалека. Нужен здешний. Во-вторых, нас могут увидеть из дома напротив. А если фашист окажет сопротивление, станет орать, что тогда?

— Ну, насчет сопротивления не сомневайтесь, — успокоил Макагонов.

— Только смотри не до смерти, — улыбаясь, предупредил радист Жук.

— Опыт имеем: в четверть силы, — ухмыльнулся Макагонов.

— Нужно попытаться добыть эсэсовца из дома напротив, — сказал я. — Эти должны все знать.

Мы подошли к окну и стали наблюдать за немцами во дворе и в саду вокруг массивного дома с колоннами. Солдаты и офицеры, заполнявшие дом, под дождь без надобности не совались. Регулярно через каждые два часа уходили в разных направлениях целые группы, силой до взвода. Они, видимо, уходили недалеко, потому что вскоре возвращались такие же группы. Часть определенно несла караульную службу на каких-то важных объектах. У ворот и в траншеях, которые были вырыты на ближайших перекрестках, охрана менялась в эти же часы. Иногда подкатывала машина к одной из дверей, и офицеры пробегали в здание. Или, наоборот, подавалась машина, и ей навстречу по блестящему асфальту спешили из подъезда. Окна верхних этажей были пусты, выбитые стекла усыпали подоконники. В нижние окна высовывались солдаты: они курили, поглядывали на небо — надолго ли зарядил дождь.

Мы спустились. В квартире остался Жук, который до сих пор не мог установить связь. На первом этаже мы проверили, нет ли кого-нибудь в квартирах, двери которых выходили в вестибюль. Две из них были на замке, внутри не прослушивалось никаких признаков жизни. Третья квартира была открыта, пуста. Убедившись, что никто не помешает, мы вернулись к двери, выходящей на улицу, и приоткрыли ее. Первое, что привлекло мое внимание и даже поразило, это рост эсэсовцев, которые охраняли ворота и появлялись в подъездах. Эсэсовцы были как на подбор: высокие, плечистые, не меньше нашего Макагонова.

— Видно, отборная часть, — сказал я разведчикам.

— Да, породистые, сволочи, — заключил Пролеткин.

Мы пронаблюдали около двух часов и ничего утешительного для себя не обнаружили. Гитлеровцы появлялись во дворе у входа, уезжали и приезжали на автомобилях и мотоциклах, а за ограду выходили редко. Может, им не разрешалось отлучаться, а может, сами не желали мокнуть под дождем.

Пришлось вернуться в «свою» квартиру. Подкрепились консервами. Ели молча, каждый думал о создавшемся положении. Я стоял у окна, жевал безвкусную волокнистую тушенку и продолжал следить за домом. Сверху было виднее, внизу мешала ограда, отвлекали движущиеся машины, танки, колонны солдат. А здесь двор и сад просматривались дальше в глубину. Правда, немного мешали ветки. Хорошо еще, не успела распуститься листва. Выше деревьев поднималась металлическая мачта, по-видимому антенна мощной радиостанции. В глубине сада белело небольшое строение, к нему часто ходили поодиночке или парами. Это для нас удобно. Но что у них там? Я посмотрел в бинокль: какой-то забор из свежих, некрашеных досок. Ага, понял.