Приключения 1969

На рассвете 22 ноября 1943 года осужденных на смерть привезли на стрельбище в Лозенец.

Утро было холодное. Хлестал дождь. Ветер гнал тяжелые тучи.

Привели в тоннель. В нем находился офицерский тир. Александр Пеев, Емил Попов и их товарищи выстроились плечом к плечу у черной, выщербленной пулями стены. Сцепили руки. Перед ними ровнял винтовки строй солдат.

Александр Пеев запел:

Это была песня на слова Христо Ботева, великого болгарского поэта-революционера, погибшего в бою против турок.

Товарищи Пеева подхватили:

Гулкий залп оборвал песню.

В центре Софии — столицы Народной Республики Болгарии — рядом с белокаменным мавзолеем Георгия Димитрова, под сенью пышных деревьев находится братская могила. Она одета в мрамор. Круглый год она осыпана цветами, которыми так щедра болгарская земля. И больше всего среди цветов — алых роз и алых гвоздик. Сюда приходят люди в праздники и будни. Приходят пионеры, и женщины в черном, и седоголовые мужчины...

В этой могиле 7 ноября 1944 года — через два месяца после освобождения Болгарии Советской Армией — был торжественно перезахоронен прах руководителей Болгарской компартии и видных антифашистов, борцов против империализма, тех, кто пал в грозной битве за свободу.

Вспомним: в этот день, 7 ноября 1944 года, на другом краю земли, за стенами токийской тюрьмы Сугамо, оборвалась жизнь соратника Александра Пеева по работе и борьбе, такого же, как он, интернационалиста-коммуниста Рихарда Зорге.

В этот день, в 27-ю годовщину Великого Октября, Советская Армия уже завершала освобождение Польши, Чехословакии, Югославии — всех стран Восточной Европы, вела бои в Восточной Пруссии... В этот день над Москвой и освобожденными городами грохотали орудийные салюты. Залпы гремели и в честь бойцов невидимого фронта, внесших свой вклад: в грядущую Великую Победу.

Минули десятилетия. Но время лишь подтвердило: ничто не забывается в памяти народной. В 1966 году, в канун празднования 9 сентября — Дня освобождения Болгарии, — Александр Пеев и все члены его группы были награждены орденами своей родины. Пеев удостоен ордена Народной Республики Болгарии 1-й степени. А еще через месяц посол Советского Союза от имени Президиума Верховного Совета СССР вручил группе болгарских граждан советские ордена «за активную помощь командованию Советской Армии в борьбе против немецко-фашистских захватчиков и проявленные при этом мужество, инициативу и стойкость». Александр Пеев посмертно награжден орденом Ленина; Никифор Никифоров — орденом боевого Красного Знамени; орденами Отечественной войны и Красной Звезды — остальные их боевые товарищи.

В Софии и поныне в доме на площади Райко в добром здравии живет старый генерал Никифор Никифоров...

Старшина Величко спал. Уже больше месяца ползает он к Медвенке, а толку нет. Будто кто проклял эту спаленную деревушку. Сам майор Чекмазов в прошлый раз водил группу. А где это видано, чтобы начальник разведки лично шел в поиск? И тоже без пленного вернулся. «Немцу что майор, что лейтенант — все одно», — язвили в окопах солдаты.

Мокрый и злой старшина ввалился на рассвете в Ходоровку, запузырил со зла в огороды последнюю дымовую гранату и завалился на сено.

— Чтоб никого ниже полковника ко мне не подпускать, — угрюмо заявил он, укладывая под голову наган. — Разбудите — башку оторву!

И все. Как провалился. Рота позавтракала. Очередные ушли в окопы наблюдать за противником. Рота пообедала. Уже повар Василий Васильевич подходил насчет ужина, а храп старшины по-прежнему слышался в сарае.

Николай Карпов, старинный, можно сказать, друг — в Москве на соседней улице жил, — и тот раз-другой потолкался у сарая, а будить не стал. Неизвестно, откуда повелось, но никогда не нарушалось в роте твердое правило — тот, кто вернулся из разведки, ест лучше, спит больше, и, пока в строй не стал, никто ему не указ. Так что хотя лейтенанту Карпову позарез нужен был Величко посоветоваться — лейтенант в нынешнюю ночь вел новую группу на Медвенку, — но нарушить традицию он не решался.

— Дурацкие порядки! — сплевывал он на ходу и пинал какие-то обломки, попавшие под ногу.

Но ни в бога, ни в черта не веривший лейтенант, перехватывая настороженные взгляды разведчиков, с которыми не раз ходил в рискованные дела, привык поэтому понимать их без слов и видел — нельзя, никак нельзя идти против этих неписаных законов.

Только в расположении роты выветрилось у Карпова раздражение. Собрав под навесом за домом всю группу, лейтенант достал из планшета схему, на которой каждый, кто побывал в нейтральной полосе, оставил свои пометки и в который уже раз по бумажным оврагам, мимо сотнями глаз обнаруженных препятствий повел разведчиков к пулеметному дзоту, врезанному в край немецких окопов.

— Виталий идет! — предупредил роту Ледов, прижившийся у разведчиков шестнадцатилетний паренек. Он всегда успевал раньше других увидеть то, что делается вокруг.

Начальник разведки дивизии шел по Ходоровке с каким-то неизвестным подполковником.

Рановато что-то начальство прибыло. К тому же зря подполковники в роту не являются. А этот еще не иначе как из большого штаба. В дивизии такое звание только у шестерых, и каждого не то что в лицо, по фуражке за километр узнают, по походке.

— Встать! — скомандовал Карпов.

Да разведчики и так уже были на ногах. В роте любили майора Чекмазова. А чем может проявить солдат свою любовь к командиру? В бою-то ясно, а когда боя нет, тогда выправкой, видом лихим, ловкостью. Чем же еще?

Не слишком ли много лихости? — тревожился меж тем Карпов. Интеллигентный, конечно, человек Виталий Николаевич, городской, да иной раз ведь такого фитиля вставит, закачаешься. И взгляд лейтенанта с быстротой, привычной для человека, от точности глаза которого часто зависит жизнь, обежал все то, что может обычно вызвать гнев строевого начальства, — воротнички застегнуты ли, ремни затянуты ли, сапоги... Но не к чему было придраться лейтенанту. Ни к своей группе, ни к тем, кто выскакивал сейчас из домов, на ходу застегивая воротнички и затягивая ремни.