Приключения-74

Светлана вела машину не хуже мужа, только более нервно. Если кто-то из водителей других машин, по ее мнению, ехал недостаточно быстро, она ворчала: «У, частник проклятый! Насажали за руль черепах!»

Она неожиданно затормозила у большой стоянки возле универмага и, поставив машину на свободное место, ответила на недоуменный вопрос Воронова «Приехали?»:

— В каком-то смысле да. Вы меня простите, но я решила поговорить с вами без Валерия. Мне показалось, что у вас сложилось несколько превратное мнение о нашей семье. Мне бы этого не хотелось, — последние слова она произнесла механически, словно для проформы.

— Вы же опаздываете в училище?

— Не совсем. Первый урок у меня свободен — просто повод выйти из дому.

Она достала сигареты и закурила,

Только сейчас Алексей рассмотрел ее как следует. Дома ее присутствие было настолько нежелательно и раздражало Воронова, что он старался не обращать на нее внимания, чтобы не отвлекаться от разговора с Вишняком. И вот теперь он увидел перед собой, будто только что познакомился, красивую, изящную женщину лет тридцати с правильными чертами лица и огромными карими глазами, придававшими лицу необычайную прелесть. Одета она была в дорогой модный костюм, который носила с подчеркнутой небрежностью. Тонкие, необыкновенно изящные руки были, пожалуй, второй яркой чертой ее облика.

— Мы женаты уже восемь лет, — начала Светлана. — Пусть вас не удивляет, что я начала так издалека. Тому своя причина. Еще в институте Валерий и Александр считались друзьями. Разлад в их дружбе начался с меня, — она взглянула на Воронова, как бы проверяя, достаточно ли внимательно он ее слушает и какое впечатление произвело столь сенсационное сообщение. — Сложился, увы, пресловутый треугольник. Началась банальная погоня за любовью. Сами понимаете, мне выбрать оказалось нелегко. Да я, честно говоря, и сейчас не знаю, почему осталась с Валерием. Знаю только одно — это не стало ошибкой. Жить с Валерием трудно, но с Мамлеевым, по-моему, еще хуже. А что касается нашего сегодняшнего положения в семье, так это на другой почве. Вы музыкой интересуетесь? — вдруг спросила Светлана.

— Как сказать? Постольку-поскольку. Ходил на танцы, иногда в филармонию... Но меломаном не был никогда.

— Имя Светланы Бездомной вам ничего не говорит?

— Кажется, скрипачка была такая... Но как-то быстро сгорела...

— Вот именно. Это обо мне... Потому как Бездомная — моя девичья фамилия. Говорили, у меня бездна таланта. Я действительно выиграла два международных конкурса. Но потом замужество. Все вокруг твердили, что талантлив в нашей семье только Валерий, что место жены... В общем, все то, что бывает, когда в семье находится хотя бы один незаурядный мужчина! — Светлана махнула рукой. Ни в жесте, ни в словах Алексей не почувствовал ни горечи, ни боли. И горечь и боль ушли в прошлое. Светлана глубоко затянулась сигаретой.

— Я рассказываю это, чтобы вы не придумали бог весть что, так бегло познакомившись с нашей семьей. Валерий — глубоко порядочный человек. В самые трудные минуты наших взаимоотношений он не допустил ни малейшей подлости. А иногда, знаете, у меня выпадают минуты, когда я готова такое сделать... — она посмотрела на Алексея и виновато улыбнулась, как бы прося прощение за столь откровенное и неприятное признание.

— Понимаю, — Алексей сидел неподвижно, хотя затекла спина, лишь изредка кивая головой, — боялся спугнуть в Светлане потребность излить душу.

— Его отношение к Александру было сложным. Валерий ненавидел Мамлеева и любил одновременно. Вы скажете — бабская мистика? Нет. Он любил Александра из чисто эгоистических соображений. Мамлеев служит для него катализатором; в бесконечном состязании с ним Валерий рос и сам.

— Но ведь, в конце концов, когда-то захочется и утвердиться в своем росте? — вопреки собственному желанию молчать, спросил Алексей. — И, как говорите, бывают минуты, когда хороши все средства...

Глаза Светланы испуганно сузились, но она сдержалась и надменно сказала:

— Мамлеев для мужа словно опиум. Понимаете? Известно, что вредно, но сил отделаться от дурной привычки нет! Однако мое мнение для вас совершенно не обязательно. Хотелось, чтобы вы не терзали Валерия напрасными подозрениями...

— Я его не подозреваю, — попытался смягчить обстановку Алексей. Но ничего не вышло. Ниточка, на которой держалось взаимопонимание, оборвалась. Светлана почти враждебно взглянула на Воронова.

— Так будете подозревать!

Резко повернувшись на сиденье, она включила стартер, всем своим видом показывая, что разговор закончен.

Воронов никогда не ходил на похороны. Особое отношение к этой процедуре выработалось у него еще с детства, с того самого дня, когда хоронили отца. Хотя мальчишка тогда еще не мог, наверное, осмыслить всю горечь похоронных дел. Позднее, не раз мысленно переживая те тяжелые дни, — подробности из памяти истерлись — он видел как в тумане, мужиков с лопатами, торговавшихся с матерью из-за пятерки, слова одного из них: «Что ты, баба, горе в доме такое, а ты пятерку из рук выпустить боишься? Аль каждый день мужик загибается?» Помнил скандал, возникший уже возле могилы, в которую никак не входил гроб, ибо пьяные мужики выкопали могилу не по размеру — короче. И опять слова того же мужика: «Да ты, баба, не беспокойся, мы сейчас с одной стороны подроем и бочком запихнем твой ящик-то».

Ощущения детства были настолько устойчивы, что с годами превратились в полное неприятие похоронной процедуры, и Алексей твердо решил для себя на мамлеевские похороны не ходить. Но неожиданно Стуков, с которым он поделился своими планами, его не поддержал.,

— Зря, — Петр Петрович потер свой лбище и убежденно повторил, — зря. Советую взглянуть на Мамлеева. Абстрактное мышление хорошо, но еще лучше, если оно опирается на конкретные впечатления. Пока для тебя Мамлеев нечто среднее арифметическое, и это не облегчает работу. Когда видел человека, многое по-иному смотрится и чувствуется.

— Не могу, Петр Петрович, — Алексей начал было рассказывать о похоронах отца, но Стуков перебил:

— Брось. Наша работа слишком часто требует оставлять свои эмоции в верхнем ящике письменного стола. Впрочем, как знаешь, но мой тебе совет — сходи... Хочешь, пойдем вместе.

Воронов сознавал справедливость доводов Стукова, но не хотелось так сразу сдаваться, и, как тонущий за соломинку, он ухватился за последнюю фразу:

— Вдвоем — другое дело.

Наутро они подошли к большому, во весь квартал зданию клуба «Динамо», когда гражданская панихида уже началась. У входа толпились люди, вносились и выносились венки, шли женщины в черном.

От дверей по длинным холлам рядами стояли мягкие кресла, образуя траурные коридоры. Черные муаровые ленты перегораживали боковые галереи. Коридор обрывался в малом борцовском зале. Против входа на невысоком постаменте возвышался гроб с телом Мамлеева. Остальное пространство, во всяком случае у Воронова сложилось такое впечатление, было занято цветами. В ногах покойного на бархатных подушках сверкали спортивные награды всех рангов и достоинств.