Приключения-74

— ...дир... левой ноги! Штурвал на себя!

Пилот вяло тянет на себя штурвал, так же вяло давит ногой на педаль. Он пытается сбросить кошмар беспамятства. Голова его все увеличивается, упирается в фонарь, вот она уже не вмещается в кабине, давит на борта. А может, это кабина сжалась до таких размеров, что стиснула пилота со всех сторон....

— Еще больше штурвал на себя! Левой ноги!..

Голос принадлежит человеку, который, несомненно, имеет право командовать. И пилот, судорожно сжимая пальцы, тянет, тянет, тянет штурвал на себя.

Вот почему только так темно и больно? Что они с ним делают? Где он?

И этот звук — визжащий, захлебывающийся звук, проникающий в самые дальние уголки мозга и наводящий ужас...

Пилот уже слышал когда-то подобный звук, вслед за которым начинаются еще более страшные — хруст ломающегося металла, лихорадочная дрожь и клубы дыма, клубящиеся за остеклением кабины... А потом удар, тишина и липкое бесконечное беспамятство...

Пилот пытается открыть глаза и глухо вскрикивает. Режущая боль снова швыряет его в небытие. Но беспамятство длится недолго. Страшнее воя идущих вразнос моторов то, что он еще не успел осознать полностью, но к чему уже прикоснулся. И что надвигается на него неотвратимо, как судьба.

— Командир, что с вами?!

— Я...

Он смолкает. Он сидит неподвижно, пытаясь привести мысли в порядок и хоть чуточку отдохнуть от боли.

— ...Штурман... в каком положении машина?..

Он спрашивает медленно и спокойно. Каждое слово — это сгусток боли. Но пилот уже не боится боли. Сейчас он знает более страшное, чем боль, — черноту. Густую, непроницаемую черноту.

Он глотает кровь.

— Падаем на правое крыло.

«Падаем! — жутью обдает стрелка. — Сбили!»

И в ту же секунду он видит тень пикирующего на них самолета, видит вспышки выстрелов.

Стрелок разворачивает пулемет. Он с яростью всаживает в тело чужой машины длинную очередь. Он видит вспыхнувший на фюзеляже язычок пламени и бьет, бьет, бьет по нему, заставляя разгораться все ярче. Пламя вытягивается, словно лента, стремительно сматывающаяся с барабана, лижет хвостовое оперение. К земле устремляется огненная комета, на несколько секунд гасящая прожекторный свет.

— На, гад, на, на, на, — бормочет стрелок сквозь зубы.

Машина, на которой он сидит, тоже несется к земле. Она опрокидывается на правое крыло. Целиться трудно. Но сержант все бьет по уже поверженному врагу, без сожаления расходуя боекомплект.

— Командир!

Молчание.

— Штурман!

Ни звука.

— На, гад, на, на, на!

Стрелок не знает, кто их сбил. Но он видит перед собой врага, который так или иначе к этому причастен. У стрелка есть оружие. И он должен полностью рассчитаться за гибель самолета, за гибель командира, штурмана и свою собственную. Ему обидно, что он так мало успел сделать, и он вымещает свою обиду на несущемся к земле самолете, полосуя из пулемета по его крыльям.

Бомбардировщик падает почти отвесно. Самолет дрожит как в лихорадке, его кидает из стороны в сторону. Стрелка отрывает от сиденья, он почти лежит на пулемете, упираясь головой в обзорный купол. Он весь выворачивается, стараясь не выпустить из прицела горящий самолет, и бьет, бьет, бьет...

Самолет противника выпадает из сектора обстрела. Стрелок бросает рукоятки пулеметов, облизывает губы и оглядывается в бессильной ярости. У него еще остались патроны. Но они уже не нужны. Вокруг — пустое черное небо и падающий в нем самолет. Стрелок чувствует, как стремительно надвигается на них земля...

...Когда они после взлета подходили к линии фронта, земля запросила:

— Где находитесь?

— Командир, земля спрашивает, где идем? — передал стрелок пилоту.

— У вас включена рация? — резко спросил тот.

— Да.

— Немедленно выключите ее, — приказал пилот.

— Но земля...

— Выключите!

Стрелок щелкнул выключателем.

— Есть. Выключил.

— И теперь до конца полета забудьте о ней. Иначе нас засекут.

Но сейчас — другое дело.

Стрелок щелкает выключателем и берется за ключ.

«МОСКВА, КРЕМЛЬ, ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ. ДОКЛАДЫВАЕТ ЭКИПАЖ КОРАБЛЯ НОМЕР 33. ЗАДАНИЕ ВЫПОЛНЕНО. БОМБЫ СБРОШЕНЫ НА КЕНИГСБЕРГ».

Дрожащими руками он выключает рацию и вытирает пот. Затем оглядывается с недоумением и растерянностью. Что-то изменилось. Случилось что-то такое, чего он не ожидал.

Он замирает.

Самолет больше не падает. Неуверенно рыская из стороны в сторону, он тем не менее все больше выравнивается и разворачивается на восток.

— Командир! Штурман! — кричит стрелок.

Никакого ответа.

— Товарищи капитаны!

Отзовитесь! Молчание.

И тогда стрелку становится страшно. Он израсходовал почти весь боекомплект! А слева, на юге, вполнеба поднялась ослепительно яркая громадная луна. Она серебрит фюзеляж и плоскости самолета. Она превращает его в видимую всему миру мишень. Беззащитную мишень, только что прокричавшую на весь мир своей радиограммой, что она здесь, рядом с Кенигсбергом, что ее необходимо сбить.

«Я расстрелял боекомплект. Мне нечем больше воевать. Я угробил экипаж», — с ужасом думает стрелок.

Он стонет от злости и бессилия.

— Командир! Штурман!.. Да отзовитесь же вы! Командир!!!

По щекам стрелка ползут слезы.

Пилот медленно облизывает губы. Потом выпускает штурвал из левой руки и трогает голову. Шлемофон изорван осколками стекла и железа. Пальцы натыкаются на большой кусок стекла. Пилот рывком выдергивает его. В мозгу вспыхивает шаровая молния. Несколько минут пилот сидит неподвижно, приходя в себя. Он чувствует, как под шлемофоном растекается кровь. Он переносит руку на лоб. И здесь осколки. Десятки мелких стеклышек, застрявших в коже и черепе.

Дотрагивается до век. И сразу отдергивает руку.

Глаза...

Он знал это, но боялся поверить. Он сжимает зубы и опускает руку на штурвал.

— Штурман... — говорит он, — штурман, вы не ранены?

— Нет. Командир, что с вами?

— Стрелок... вы... живы?

Он задыхается, но не дает боли усыпить себя снова.

— Стрелок!

Никакого ответа. А может, пилот не услышал. Потому что в голове у него работает паровой молот: бух-бух-бух...

— Командир, что с вами? — настойчиво спрашивает штурман. — Почему вы не отвечаете? Командир!.. Вы попали в прожекторный луч?

— Послушайте, штурман... — медленно выговаривает пилот разбитыми губами. — Это не луч. Они вышибли мне глаза... Я... больше ничего не могу. Приготовьтесь...

Он совершенно спокоен. Он знает, что нужно делать. Он отдает четкие, разумные распоряжения. Единственные возможные в их положении. И он успеет сделать все необходимое до того, как тело откажется ему повиноваться.

— Нет! — с яростью кричит штурман. — Нет! Командир... нас не так просто угробить! Чуть накрените машину влево и дайте левой ноги... чуть-чуть... Так! Командир, держитесь! Мы выберемся.